Франсишь Ди Понтиш Пиблз - Воздух, которым ты дышишь

Толпы белых матросов шатались по центру Лос-Анджелеса в поисках ребят с мексиканской внешностью, чтобы избить их до полусмерти, и один ассистент со студии посоветовал «лунным» ребятам не появляться в городских клубах. К тому времени мы уже жили в доме на пустынной улице, по которой изредка медленно ползли трамваи из Сан-Фернандо. Там имелись бассейн размером с оперную сцену и достаточно спален, чтобы разместить футбольную команду. Соседей у нас было не много, и никому не было дела до присутствия таких, как Кухня, Худышка, Банан, Буниту и я, – в конце концов, темнокожая прислуга имелась во многих домах Лос-Анджелеса, – и мы жили, как хотели. К тому времени Бразилия уже чудилась нам местом из фильма, родина сохранилась в наших воспоминаниях нетронутой, не задетой переменами. Она была нашим талисманом, она оберегала нас от разочарования и усталости. Она была фотокарточкой, которую мы носили в кармане. Нашим десантным люком, благодаря которому мы думали, что Голливуд – это временное приключение, а его правила, бунты, иерархия, которые заставляют нас страдать, ненадолго. Мы настолько привыкли к кинолжи, что сами начали верить в нее.

Голливуд, как оказалось, был не родой, к которой всегда можно присоединиться. Он был громадным господским домом. В нем нам предоставляли – на время – терпимость и роскошь, но дом этот был не наш, и мы не были гостями. Не были мы в нем и слугами, потому что эти роли были закреплены за местными. Нет, нас купили и держали тут с единственной целью – развлекать жителей, как граммофон, радио или пианино в салоне; нас посадили сюда для забавы, чтобы создать хорошее настроение, чтобы мы трудились без устали и жалоб, а когда нас не использовали, нам полагалось сидеть тихо, как будто нас нет вовсе.

Единственный сценический костюм Софии Салвадор, который я не оставила у себя, хранится в стеклянной витрине городского музея Рио. Это расшитое золотыми блестками платье – не из фильма, а то, в котором она была на церемонии в Китайском театре Граумана. В витрине есть фотография: София Салвадор стоит на коленях, руки вжаты в сырой бетон, вокруг нее смеется толпа мужчин. В бетоне руки Грасы кажутся маленькими, почти детскими, а ноги – едва ли шестого размера. Музей Рио называет тот день триумфом: София Салвадор – единственная бразильянка, чьи отпечатки рук и ног впечатаны в тротуар у легендарного голливудского кинотеатра, рядом с отпечатками Кларка Гейбла и Джинджер Роджерс. Когда я думаю о той церемонии, я не вижу триумфа. Я вижу начало распада.

Шел 1945 год, война близилась к концу, хотя мы об этом еще не знали. Поклонники и фотографы правдами и неправдами занимали места у Китайского театра Сида Граумана. (Я потом узнала, что «Фокс» наняла поклонников для церемонии. Студия знала, что публики будет немного. Дорогие музыкальные фильмы понемногу сдавали позиции детективам, более дешевым в производстве. Этой церемонией на Аллее славы руководство студии хотело обратить внимание публики на последний фильм с участием Софии Салвадор, не тратясь на рекламу.) На некотором расстоянии от загончика для поклонников размещались места для почетных гостей, а также небольшая сцена с микрофоном, а в центре, огороженные бархатной лентой, лежали две пластины сырого бетона.

Оркестр заиграл быстрое переложение «Люблю, люблю тебя», песни из последнего фильма с Софией Салвадор. Потом появилась она сама в сопровождении Рамона Ромеро и Сида Граумана – словно двое полицейских конвоировали подозреваемую. На ней была шифоновая юбка и короткая кофточка, расшитая таким количеством золотых блесток, что походила на доспехи. София Салвадор улыбалась. Защелкали затворы, зашипели фотовспышки. Я прикрыла глаза рукой. Когда вспышки прекратились, оставив после себя дым, Граса качнулась. Сид Грауман подхватил ее под локоть, не позволив упасть на влажный бетон.

– Уймитесь! – рявкнул он репортерам.

Граса только что вернулась из своей десятой поездки в Палм-Спрингс, куда «Фокс» отправляла ее, как это называлось, поправить здоровье. Из-за рациона Грасы в Лос-Анджелесе – алкоголь, омары и картофель фри – костюмерам «Фокс» трудно было впихнуть ее в облегающие лифы и узкие юбки. Каждый визит Грасы в это курортное место продолжался две недели, и возвращалась она исхудавшая и с пустыми глазами. Тамошние жестокосердые медсестры сажали ее на суп и грейпфрутовый сок и заставляли носить резиновый костюм, чтобы лишние пятнадцать фунтов вышли с потом. Наверное, Граса могла бы упереться и не ездить туда, но упрямство одержало победу над здравым смыслом: каждый такой визит Граса рассматривала как вызов. «Стервы! – свирепо улыбалась она. – Они-то думали, что я не смогу. Но к концу – нате-обосритесь, двадцать фунтов исчезло».