Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Ладно, — согласилась Софья, хотя в глубине души, конечно, ей не очень-то хотелось собственной рукой возводить в царское достоинство какую-то безродную девчонку. Но «дохлик» — царь, что поделаешь: «Ладно».

— А кто будет над тобой венец держать? — поинтересовалась Софья Алексеевна.

— Я хочу попросить Стрешнева.

— Стрешнева?

— Ну да. Он, чай, родной человек. А что?

— Да ничего, — пожала плечами Софья, по лицу её скользнула тень неудовольствия, которое не мог не заметить брат.

— Ты что, Соня, не согласна?

— Да нет. Но, понимаешь, он уж старик. Может скоро утомиться держать венец, и ещё, чего доброго, уронит тебе на голову, — усмехнулась Софья при последних словах.

— А кого б ты посоветовала, Соня? — спросил Фёдор, начиная догадываться, куда клонит старшая сестра.

— Разве мало молодых мужей вкруг тебя? И не обязательно из родных брать. Ну, наприклад...

«Ну-ну, сестрица, давай, — думал, веселея Фёдор, заметив некое смущение в лице Софьи и окончательно утверждаясь в своей догадке. — Называй же своего напарника в венцедержатели».

— Наприклад, кто? — спросил вслух.

— Ну, например, князь Голицын Василий, — выдавила из себя Софья заветное для неё имя.

Видя, сколь трудно было сестре вымолвить его, Фёдор пожалел её.

— А что, Соня. Ты, пожалуй, права. Попрошу князя Василия.

— Федя, ты умница, — чмокнула сестра его в щёку и пошла от него скорым шагом, словно боясь, что он передумает.

«Глупенькая, давно весь дворец видит твоё неравнодушие к князю, а ты всё ещё считаешь это великой тайной сердца. Да люби на здоровье, разве я против».

Хотя, конечно, князь на четырнадцать лет старше царевны, да и к тому же женат на Феодосье Долгорукой, но ведь сердцу не прикажешь. Оно полюбит и козла пуще ясна сокола. А тут князь, боярин, красавец, и к тому ж, по всему видно, несчастлив в браке. Бесплодной жёнушка-то оказалась. Вот и вскружилась головка у царевны Софьи Алексеевны.

И собственная любовь, вспыхнувшая в сердце юного царя к Агафье Семёновне, благотворно сказалась на его физическом и душевном состоянии. Он ощутил вдруг прилив сил, окончательно отбросил палку, стал ходить быстро, пружинисто, сам дивясь этим переменам в себе. Без чьей-либо помощи быстро всходил к своему царскому седалищу, во время думных сидений и говорений был со всеми ласков, внимателен, шутил более прежнего, порою заставлял «думных сидельцев» хохотать до колик.

Царская свадьба — большой праздник на Руси, всеми ожидаемый и желаемый. Ждут его с нетерпением и надеждой все: высокий боярин, в предвкушении царских милостей, наград и шумного пира в Грановитой палате, где сидеть ему на лавке едва ли не рядом с государем, на зависть всем худородным дворянишкам и головам стрелецким; колодник — тюремный сиделец в надежде на помилование; тяглец-недоимщик, стоящий на правеже каждый день и получающий всякий раз несчётное число ударов по икрам ног, ждёт прощения долгов и освобождения от правежа, и точно знает, простит государь ему прошлые недоимки, обязательно простит ради дня такого, главное теперь дотерпеть, не обезножить бы до светлого праздника — свадьбы царёвой; записные «питухи», давно пропившие с себя всё до нитки и потерявшие человеческий облик, роятся у кружечного двора в надежде выпить дармовую кружку во здравие царя и его царицы. «Скоре бы женились-то, чё тянут-то», — бормочут «питухи» посинелыми, дрожащими губами. Этим уж совсем невтерпёж: «Скоре бы».

А что уж говорить про саму виновницу грядущих торжеств Агафью Семёновну Грушецкую. Вскоре после Велика дня явился дядя её домой, взволнованный, встревоженный.

— Агашка, подь сюда, — потребовал властно.

Бросила стряпню Агафья, отряхнула руки от муки, прибежала пред грозные очи дьяка.

— У тебя что с Прокопом? — спросил Заборовский.

— Н-ничего, — промямлила испуганно девушка.

— Как «ничего»? Вы ж сговаривались?

— Сговаривались, дядя. Он говорит, деньжат подкопить надо, а уж осенью и свадьба, как у людей. Ну и уж о приданом справлялся.

— Вот ему приданое, — со злым торжеством Заборовский выкинул вперёд кукиш. — Поняла? Чтоб отныне его ноги в моём дворе не было.

— За что, дядя? — заморгала Агафья часто-часто, готовая разреветься.

Что поделаешь, нравился ей Прокоп — сотник стрелецкий, ус, закрученный кольцом, на боку сабелька. С ним нестрашно по улке идти вечером, никто не пристанет, не обидит. А коли явится такой, Прокоп сабелькою р-раз и башку снесёт. Эвон энтих турков, сказывал, тьму-тьмущую саблей понаклал.