Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Но тебя ж на кругу выбирают.

— Ну на кругу. Но булавы-то нет. И я знаю, отчего Москва не шлёт её мне. То гетман Самойлович против меня, из-за него и не шлют. Вот почему ты, когда ехал сюда, не захватил с собой булаву, которая мне, как кошевому, по закону положена? Почему?

— Ну что мне поручили, я то и... Кабы знал, я бы, конечно, напомнил.

— Вот то-то. Всякий раз присылают свежего человека, ему объяснишь, он вникнет, посочувствует, обещает слово замолвить. А Москва в другой раз его не шлёт, шлёт другого, нового. Отчего так?

— Ну, у Москвы не одна Сечь в голове, Иван Дмитриевич.

— Вот то-то, что мы у Москвы в пасынках. Вспомнят — пришлют, не вспомнят — и так хорошо, не выведутся.

Принесли в канцелярию кассу — сундучок, окованный железом. Перхуров передал кошевому ключ.

— Считай, атаман, и распишись в получении. Султан тридцать тысяч только обещает, а государь десять тысяч без обещания прислал, да и ещё сколько сукна вам на зипуны. Когда грамоту будем читать?

— Да уж завтра, наверно. Ныне казаки дележом заняты. Дай Бог, к ночи управятся. Сейчас буду сотников собирать, деньга выдавать.

— А сколько в Сечи народу?

— А Бог его знает. Може, и тысяча, а може, и все десять тыщ. Мы точное число никогда не знали. Иной раз в поход выступит семь тысяч, а ворочаемся все десять.

— А как же так?

— Ну как, всё просто. Драться иные уж не могут, кто по старости, кто по болезни, а вот дуванить — добычу делить — тут все горазды, и кривые и слепые. Кто ж убогого обидит, вера не велит.

— Чтоб ты знал, Иван, государь о тебе с великим уважением говорит. А твоё письмо, которое вы писали когда-то султану, он на память помнит.

— О Господи, когда это было-то, — усмехнулся Серко, явно польщённый. — Я уж и не помню, о чём оно.

— А государь его наизусть сказывает, да так-то смеётся тогда. Бояре тоже ржут как жеребцы, едва с лавок не падают.

— Да уж перцу в том письме хлопцы понатрусили изрядно, зато потом и султан всыпал нам по первое число. Что уж поминать-то? Давно всё быльём поросло.

— Знать, не поросло. Иван Дмитриевич, коли великий государь помнит, да ещё и веселеет от вашей памятки. Не поросло, атаман.

На следующий день ближе к обеду под удары тулумбаса — большого турецкого барабана на площадь перед куренём кошевого собрались казаки. Вместо степени служила тут стоведерная рассохшаяся бочка, давно забывшая о своём прямом предназначении. Влезши на неё, Иван Серко, призвав казаков к тишине, дал слово «государеву человеку».

Стряпчий, взойдя на бочку, вынул из-за пазухи грамоту, на глазах у всех сорвал печать, развернул и, прокашлявшись, стал читать:

— «Божьей милостью от великого государя и великого князя Фёдора Алексеевича всея Великой, Белой и Малой Руси самодержца Владимирского, Московского, Новгородского, царя Казанского, цари Астраханского, царя Сибирского, государя Псковского и великого князя Тверского, Югорского, Пермского, Вятского, Болгарского и иных, государя и великого князя Новагорода Низовские земли, Рязанского, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Удорского, Обдорского, Коцдинского и всея северные страны повелителя, и государя Иверские земли, Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинские земли Черкасских и Горских князей и иных многих государств государя и обладателя от нашего царского величества всему Войску Запорожскому нашего царского величества милость и жалованье...»

Паркуров, переведя дух после перечисления всех царских званий, взглянул на притихшую вольницу поверх грамоты, подумал: «Что, сукины дети, скушали?» И продолжал:

— «...Мы, великий государь, принимаем под нашу высокую руку Запорожскую Сечь, назначая содержание денежное, кормовыми, ружейными и прочими припасами и всегдашней нашей милостью и приязнью. Уповая на преданность низового казачества, тщим себя надеждой в верной службе вашей христианской державе и мне, великому государю. Пусть и впредь неприятели поганские трепещут вас и боятся. Чем острее будут ваши сабли и мечи, тем надёжнее будет стоять мир и тишина в государстве нашем. Пусть всегда с вами будет Бог и наше царское благословение. Фёдор».

Вольница выслушала царскую грамоту внимательно, не перебивая стряпчего. Но едва он кончил чтение, как тут же загорланили казаки, и в такой разнобой, что Перхуров не знал кого слушать.

— Сукон прислано мало-о! — орали одни. — По рукавке на брата досталось.

— Жалованье тоже мало! Год не платили и всего по рублю отвалили.