Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— …А ты убей молодого орла из пищали, а как убьёшь, то увидишь к себе от царицы Натальи Кирилловны великую милость. А Ивашка Орёл на то якобы отвечал: убил бы, да нельзя, лес тонок, да забор высок.

Милославский взглянул из-за листа на царя: каково, мол? А Фёдор, поймав этот взгляд, спросил:

— Но. Иван Михайлович, где ж тут страшное преступление?

— Как? Разве не ясно, о каком молодом орле речь идёт?

— Мне не ясно.

— Но тут же сказано о великой милости за это от царицы Натальи.

— Ну и что? Мало ли за что царица может жаловать великими милостями.

— Нет, государь, в пытошной мы всё вызнали, на какого пищаль готовилась. Под кнутом да щипцами калёными всё рассказали голуби. Всё.

— А кого пытали?

— Ну наперво самого доносчика Давыдку-лекаря, а потом и Ивашку Орла.

— И что ж бояре приговорили?

— За такие страшные вины и воровство бить кнутом Ивана Нарышкина клещами жечь и смертию казнить.

— Да ты что, Иван Михайлович? Нарышкины родня царствующему дому, а ты «клещи, кнут», да ещё и смерть. На это моего позволения не будет.

— Фёдор Алексеевич, но нельзя того попускать, чтоб на жизнь твою зло умышляли.

— Нет, нет. Я не Иван Грозный и быть таковым не хочу. Не хочу. Мне противно сие. Вы приговорите — и в сторону, а грех, а кровь на мне, на царе останется. Я против.

Так и не смог уговорить Милославский своего царствующего племя юшка, а ведь как всё хорошо задумано было. Чтобы добраться до царицы Натальи, надо начать с её братцев, тем более что они болтуны изрядные и шутники. А любую шутку на дыбе можно и государственное преступление очень даже просто перелицевать.

Однако не таков был боярин Милославский, чтоб начатое не докончив бросить. Столько часов просидел в пытошной нагляделся страданий, наслушался рыданий и воплей, что доси в ушах стоят. И всё зря? Нет уж дорогой Федечка.

Иван Михайлович пошёл к сёстрам царя, они с полуслова поняли дядю. Софья Алексеевна пообещала:

— Уломаем, Иван Михайлович, братца. Не беспокойся, утвердит боярский приговор. Никуда не денется.

И вечером в верхней горнице сестрицы навалились на братца:

— Федя, ты молод и не понимаешь, чем это грозит.

— Будь жив отец, разве бы он не послушал бояр. В Думе ведь не все дураки. Фёдор.

— Но я не хочу с крови начинать, — отбивался юный Царь. — Как я потом Наталье Кирилловне в глаза смотреть стану, если её единокровного брата казню?

— А что делать, Федя? Ты царь и себя должен беречь, несмотря ни на какие жертвы.

— Вы что из меня второго Святополка Окаянного [19] Святополк Окаянный (ок. 980—1019) — старший сын Владимира, князь киевский (1015, 1017—1019 гг.). Убил трёх братьев: Бориса, Глеба и Святослава и завладел их уделами. Изгнан с киевского престола Ярославом Мудрым. хотите сотворить? Не выйдет, Софья. Марфа [20] Марфа Алексеевна (1652—1707) — дочь царя Алексея Михайловича от М. И. Милославской. , Дуня, разве я не прав?

Марфа с Евдокией пожимали плечами, кивали на старшую сестру — Софью, мы, мол, как она.

Недооценила Софья Алексеевна своего брага, которого за глаза «дохликом» звала из-за его беспрерывных болезней. Он уж с четырнадцати лет ходил, опираясь на палку. Но в этом неожиданно завязавшемся семейном споре упёрся накрепко.

— Казни над Иваном Нарышкиным не быть! Пока я жив, не быть! — И даже палкой своей пристукнул.

Кое-как согласился он на ссылку, да и то на недалёкую, не дальше Рязани, хотя Софья настаивала на Сибири или на худой конец на Пустозерске.

Но Милославский с думным дьяком Ларионом Ивановым составили приговор так, что в нём были оставлены и пытки и казнь смертью.

— Пусть Ивашка подрожит со страху малость, — говорил Милославский. — А ты створи после этого долгую вымолчку, дабы он в порты наложил. И лишь после прочтёшь ему государеву милость со ссылкой в Рязань в Ряский город.

Иван Кириллович Нарышкин сразу догадался, когда, воротившись к карете, не застал своего держальника на месте, что подкоп идёт под него. И поэтому не удивился, когда за ним явились стрельцы во главе с сотником и повели его в Кремль к Грановитой палате.

— По чьему велению? — спросил сотника Иван Кириллович.

— Повелел сие князь Долгорукий по указанию государя.

«Врёт, сукин сын, — подумал Нарышкин. — Скорее всего государь и не знает об этом». Но сопротивляться не стал, зная, что этим можно лишь усугубить вину. Какую? Он ещё не знал, но уже догадывался что вины ему придуманы.

«Ничего, сестра не даст в великую обиду, чай, всё ж царица».