Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Тогда в царстве смуты не миновать.

— Эдак, эдак, — согласился Лихачёв.

— Петра надо, — наконец открыто сказал Языков, давая сим понять собеседнику, что думают они в одну думу и нечего им друг от дружки таиться.

— Жаль, годков ему мало. Жаль.

— Зато умом его Бог не обидел. Десяти лет, а псалтырь от доски до доски наизусть чешет. Из этого мудрый царь вырастет. А из того?

— Тут ты прав, Максимыч. Кругом прав. Из энтова не царь, а всему свету потеха, а Руси позорище.

— Свету-то на потеху, а нам, брат, будет на горе. Милославские нами вертеть станут, от них добра не жди. Ныне-то нет-нет да Фёдор Алексеевич их осаживает. А Ванька? Этот только гыгыкать да слюни пускать будет, а уж за державу-то Милославские вцепятся.

Так составилось из приближенных государя ядро сторонников Петра Алексеевича. Вскоре примкнули сюда князья Голицыны Борис и Иван и четверо братьев князей Долгоруких — Борис, Григорий, Лука и Яков. Это уже была серьёзная сила, поскольку за каждым из них стояли сотни простолюдинов из дворца и обслуги.

Здоровье царя ухудшалось с каждым днём. Его личный доктор из иностранцев Даниил фон Гаден дни и ночи колдовал, составляя всё новые и новые лекарства и предлагая их царю:

— Это есть чудесный эликсир, косударь, изволь, пжальста, пить.

Первым пробовал «чудесный эликсир» сам доктор, а тогда уж пил государь. Но что-то плохо помогали эти лекарства Фёдору Бедный фон Гаден был в отчаянье. Прибыв ко двору царя Фёдора, он по легкомыслию, восхваляя своё искусство лекаря, брякнул: «Мы можем мертфый ставиль на ноги». И теперь это бахвальство выходило ему боком. Государь таял как свечка. Стол в кабинете доктора был уставлен пузырьками и склянками с «чудесными эликсирами», а улучшения здоровья царя не наступало.

Однажды пришла к нему сердитая царевна Софья Алексеевна. Постояла, посмотрела. Спросила с нескрываемым сарказмом:

— Колдуешь?

— Колдую, фаше фысошество, — отвечал добродушно фон Гаден, смешивая состав нового «эликсира».

— Кто хвастался, что мёртвого подымет? А? Чего молчишь, харя немытая?

— Но понимайт, фаше фысошество, — лепетал, оправдываясь, Даниил, — у государя слишком мал природный запас сил. Понимайт?

— Понимайт, понимайт, — передразнила Софья. — Тебя зачем выписали в Москву?

— Но-о...

— Замолчи, когда с тобой царевна разговаривает.

Фон Гаден притих. Но и Софья долго молчала, наблюдая за манипуляциями доктора. Потом спросила резко, как пролаяла:

— Что у него за болезнь?

— Скорбут, фаше фысошество, — вздрогнув, отвечал Даниил. — Уфы, к фесне она усилифается.

— Я тебе покажу «усиливается», харя немытая. Чтоб лечил царя, как по науке положено. Слышишь?

— Слышу, фаше фысошество.

Софья ушла, по-мужски топая ногами. Уловив, как затихли шаги царевны, фон Гаден пробормотал себе под нос:

— Какой злой баба, а ещё царефна.

Совсем по-другому относилась к доктору юная царица Марфа Матвеевна, всегда встречавшая его приветливой улыбкой:

— Здравствуйте, господин доктор.

Фон Гаден искренне любил эту царственную девочку, с удовольствием целовал ей руку и всегда говорил один и тот же комплимент:

— Фы есть лючий челофек на царстфе.

Отчего Марфа краснела и смеялась.

— Ну уж скажете, господин Даниил.

— Поферьте, Марфа Матфеефна, я говориль истиную прафду.

Сторону доктора в этом всегда принимал и Фёдор Алексеевич:

— Да, да, Марфинька, фон Гаден совершенно прав. Нет никого в царстве добрее тебя, и именно за это я и люблю тебя, милая.

— Косударь, я готовил нофый эликсир, ефо надо пиль лошка тихо, тихо. Фот так, как я.

Фон Гаден зачерпнул ложку тягучей серо-жёлтой массы, поднёс ко рту, отхлебнул глоток, долго жевал его, потом ещё глоток, и тоже долго жевал, прежде чем проглотить.

— Он не ошень приятный фкус, косударь, но што делать, как гофорит руски послофиц горький лечил, сладкий калечил.

— Что хоть ты опять намешал, фон Гаден?

— Это эликсир я мешаль сок лимон, чеснок и мёд, косударь. Он должен быть фам здороф. Я его дфе недель держаль темноте. Теперь мы станем пить три раза ф день, косударь.

— А мне можно попробовать? — спросила Марфа Матвеевна.

— Пожалуйста, Марфа Матвеевна, но он фкус неприятен ошень.

— Ничего. Раз муж пьёт, и я должна с ним терпеть. Давайте.

И царица мужественно попробовала лекарство, да ещё и ободрила царя:

— Терпимо, Фёдор Алексеевич. Пить можно.

— Милый мой ребёнок, — целовал Фёдор жену, ценя её искреннее желание делить с мужем всё, даже неприятности.