Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Остатки всегда я допивал на глазах у государя.

— А в ночь смерти государя кто пробовал?

— В ту ночь только лекарь и я. Куракина близко не случилось и Хитрово не было.

— А что это за чёрная книга, которую ты дома ночью читал со Стефаном?

— Это учебная книга, по ней я сына учил латыни.

— А вот карла твой, Захарка, сказывал, что по той книге вы духов вызывали.

— Каких духов? — возмутился Матвеев. — Ему это приснилось, наверно.

— Злых духов, злых, Артамон. Не хочешь признаваться, тем хуже для тебя.

— А вы б спросили у Захарки, какие они из себя, духи-то.

— Да уж спросили кому надо.

«Ясно. Захарку в застенке пытали, — догадался Матвеев. — И карлика не пощадили, изверги».

Выпытав всё, что возможно, Соковнин сказал:

— Скаска твоя к государю пойдёт. Хорошего не жди, Артамон.

— Да уж куда хуже.

Но впереди ждало его и худшее. Опять ночью прибыли солдаты и, взяв его за караул, повезли в Казань. Там был ему прочитан указ государя, по которому всех его людей отпускали на деревню, а у него отбирали все имения, лишали боярства и вместе с сыном отправляли в Пустозерск к студёному морю в ссылку. Когда дьяк Горохов читал ему указ, в котором перечислялись его вины, и Матвеев хотел возразить на одну несуразицу, Горохов рявкнул на него, как на простого мужика:

— Замолчи! И не говори! Слушай!

И у Артамона Сергеевича не выдержало сердце, слёзы полились сами собой от горькой обиды: «И это почти за полувековую службу мою государю; за мои дела ратные, за мои раны боевые».

Пожары в деревянной Москве не редкость. Как ни берегутся жители, то в одном конце «красный петух» хвост покажет, то в другом закукарекает. Правда, тушить бегут всем миром, зная, что «птица» эта зловредная и до тебя доберётся, если соседу не поможешь с ней управиться.

После обеда, когда все домочадцы подрёмывали, а то и спали напропалую, случился пожар в усадьбе стольника Апраксина Матвея Васильевича.

Заметил подозрительный дым, струившийся из-под застрехи, случайно проезжавший от Москвы-реки водовоз. Соскочил с воза, застучал кнутовищем в ворота:

— Эй, православные, горите-е-е!

Вмиг взбулгачился весь дом. Водовоз тоже оказался с бочкой своей в самый аккурат, снял ведёрко с облучка и ну лить туда, где огонь замечал. Соседи бежали со всех сторон, кто с ведром, кто с багром, гасить огонь в самом зародыше, не дать ему перекинуться на соседние дома. Сам стольник не дома был, в Кремле, в передней обретался, там ему и сообщили: «Матвей Васильевич, скорее беги, твои хоромы горят».

Прискакал стольник к хоромам на коне, когда уже крыша огнём взялась, слетел с седла, и первое, что закричал:

— Дети! Где дети [18] Апраксин Пётр Матвеевич (1659—1728) — стольник и окольничий. Был воеводой в Новгороде, губернатором в Астрахани, Казани. Получил графский титул. С 1722 г. — президент Юстиц-коллегии. Апраксин Фёдор Матвеевич (1661—1728) — генерал, граф. Был начальником Адмиралтейского приказа, президентом Адмиралтейств-коллегии. С 1726 г. — член Верховного тайного совета, сторонник А. Д. Меншикова. ?

Явился старший перед ним, Петьша, весь перемазанный, потный:

— Я здесь, отец.

— А Федька?

— Федька вон воду с колодца таскает.

— А Марфинька? Где Марьфинька, сукины дети? — вскричал Матвей Васильевич, нутром почуяв самое страшное. Он знал, дочка, девятилетняя Марфинька, всегда наверху была Тут как тут жена явилась стольникова, зарыдала, запричитала, как по покойнику.

— Ой, дитятко моё-ё.. доченька-а родная-а-а.

Матвей Васильевич вне себя ударил жену по щеке.

— Дура. Живую хоронишь. — И тут же оборотился к Петру — Лестницу, живо лестницу, окаянные.

Притащили лестницу, приставили к подоконнику верхней светёлки, кинулся было по ней сам стольник вверх, но лишь бороду опалил, свалился вниз. Попробовал пятнадцатилетний Федька сунуться к окну, тоже жара не выдержал, воротился.

— Лейте туда! Лейте туда! — кричал хозяин вне себя, указывая на верхнее окно девичьей светёлки.

Плескали воду вёдрами вверх, но пользы от того чуть было, едва ли четвёртая часть долетала до окна. И тут у лестницы появился Тимка — подручный кузнеца апраксинского.

— Лейте на меня, — закричал.

Облили его, он мигом влетел вверх по лестнице, выломал оконные переплёты, исчез в светёлке.

— Господи, помилуй Господи, пособи, — бормотал Матвей Васильевич, не сводя глаз с окна, в котором исчез Тимка. И воду теперь пуще прежнего плескали в это окно. Время тянулось столь тягостно и долго, что кто-то не выдержал в толпе, сказал: