Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

Десятое проистекает из предыдущего: надо запретить сбирать нищим милостыню в церкви во время службы, что мешает молящимся общаться с Богом. Если решится на местах вопрос с нашим девятым предложением, то с ним отпадёт и десятое наше пожелание.

По одиннадцатому нашему предложению, святые отцы, подумайте над тем, чтоб на кладбищах при храмах изб и амбаров не ставить бы, ибо кости предков в покое пребывать должны По двенадцатому — я бы запретил в храмовые праздники пропускать в монастыри людей со всякими харчами, и особенно с хмельным питьём.

Пятнадцать предложений высказал государь перед Собором, призывая подумать святых отцов и принять решения, которые бы носили обязательный характер не только для служителей Церкви, но и для всех христиан Руси.

— ...Пятнадцатым моим советом будет для вас, святые отцы, пожелание: для изъятия старопечатных книг, сеющих смуту в сердцах верующих, изыскать возможность заменять их бесплатно новыми при добровольной сдаче старых. Конечно, не все сдадут, но многие, если замена сия будет проводиться с доброжелательством, а не со злыми попрёками. Будьте, святые отцы, строги к себе и добры к пастве вашей, даже если она заблудшая и ослеплена лжеучением. Снимайте пелену с их глаз не бранью и злопыхательством, но лишь добросеяньем. Любите людей искренно, как заповедовал это нам Христос, и не только по долгу, а и по сердцу вашему умудрённому.

Окончив речь, государь удалился Собор продолжал свою работу…

А в сие время в застенке помощники Сысоя отливали холодной водой Осипа Сабельникова, потерявшего на дыбе сознание. Попался-таки беглый, аж под Костромой.

Дьяк выговаривал Сысою:

— Дубина стоеросовая, я ж просил не до смерти. С кого я буду дознание сымать? С тебя?

— Так он вроде дыхает, — оправдывался кнутобоец.

— А что толку что дыхает? Мне разговор нужен, а не дых.

Но нынче для разговору несчастный Осип уж негож был и потому дьяк расстраивался, а ну запросит завтра Дума опросный лист, а в нём пусто. Изругав ещё Сысоя как следует, дьяк сел к столу и ваялся за сочинительство. На вопросы уж наторён был, с ответами труднее получалось, но всё ж со скрипом пошло-поехало, поначалу тихо, а посля и дюжей. И это обнадёживало.

Патриарх, являвшийся в Думу обычно по приглашению царя, на этот раз пришёл сам в великом возбуждении и тревоге. Благословив присутствующих, он начал говорить горячо и убеждённо:

— Великий государь, доколе мы можем терпеть главного возмутителя смуты бывшего протопопа Аввакума, продолжающего рассеивать семена раскола в православии?

— Но он же в земляной тюрьме, отец святой, на самом краю державы.

— Но он не смирился, он и оттуда побуждает народ к непослушанию и противству вере нашей. Из-за него погибла боярыня Феодосья Морозова вместе с сестрой своей княгиней Урусовой. Он, Аввакум, сбил их с пути. И он же поощрял их пострадать за раскол. Не с его ли подачи Морозова просила сжечь себя, говоря, что это будет единственной честью, которую, она, мол, не испытала. Он, Аввакум, подталкивал несчастных сестёр к самосожжению. Да великий государь, царство ему небесное, не допустил до этого. Велел отправить их в Боровскую тюрьму. А ныне? Что творится ныне? Самосожжение на севере и в Сибири стало повальным, раскольники прельщают народ таким уходом из жизни. Мне пишут, что беременная женщина, увидев этот ужасный костёр, от испуга тут же разродилась. Так её тут же столкнули в огонь, а потом бросили туда и новорождённого. Доколе, государь?

Под конец голос возмущённого патриарха поднялся почти до крика, чего с ним никогда не было. Фёдор Алексеевич слушал святого старца с сочувствием и состраданием.

— Страшные картины рисуешь ты, святой отец, но что нам делать, скажи?

— Что делать? — переспросил Иоаким. — То надо сделать с ним и его клевретами, государь, что они проповедуют сторонникам своим.

— Аутодафе?

— Да, государь. Вели сжечь их.

— Но не явится ли это для них той высокой честью, которую просила себе боярыня Морозова?

— Пусть. Удостой их этой чести, государь.

— А как Дума думает? — обратился Фёдор к сидящим по лавкам боярам.

— Сжечь, и вся недолга, — решительно сказал Яков Одоевский. — Сколь государь Алексей Михайлович с ним вожжался, в какую честь его подымал, сам благословения у него просил. А он? Как он отблагодарил? Сжечь.