Григорий Анисимов - От рук художества своего

Перед ним возникало прошлое, оно было далеким, манящим, обволакивающим. Особенно часто вспоминал в последнее время Голландию. Климат там походил на питерский, и небо такое же белесое. Солнце в решетчатом окне вспоминал Андрей, строгую чистоту комнат и холод кафельных полов. Он закрывал лицо руками, и перед его взором скользили пейзажи — в зеркалах рек тяжелые облака, голландские поля и дороги. Воспоминания смягчали душу. Всплывали знакомые звуки неспешных крестьянских песен. Возникал облик милой подружки Жюльетты. Как давно все это было! В Голландии люди и особенно молодые женщины умели наслаждаться каждым мигом жизни, а прежде они казались Андрею довольно-таки постными. В России таких редко встретишь, и с чего это у нас женщина непременно томится, скучает, страждет? Будто перемучивается за весь род человеческий. Прошлое — едва различимо, долго не держится в памяти, уходит. Но помнит, ничего не забывает художник. У Андрея снова тяжко перехватывало дух. Неужто жизнь и впрямь ставит точку? Словно кто-то зажег свечу и ангелу, и черту одновременно. Ангел тянет в небо, черт душит, гнет и вжимает в землю.

Родители и провидение вложили в Андрея талант, а тело было хрупким и отказывалось нести такую непосильную тяжесть. Черт с ним, с телом. Сердце отказывало, вот что скверно.

А как он был здоров и крепок в Голландии! Писал тогда матушке своей в Россию, что страх как много занимается живописью, дни и ночи напролет сидел — и хоть бы что. Особая живучесть в нем была. И самознатнейший портретист Карель де Моор оказывал Андрею всякую помощь, так, будто он был ему сыном родным.

Вспоминал он один праздник — живописцы отмечали святого Луку, покровителя художеств, к Андрею приезжали друзья — россияне Мичурин с Мордвиновым. Во дворе были накрыты столы, играла музыка. Кушанья были отличные и вина старые, добрые, крепкие. Пили всю ночь, спорили до хрипу. К языку голландскому Андрей привыкнул быстро и разговорную речь в совершенстве разумел. А после и по-письменному научился.

А как деловиты и шумны были женки голландские! Бывало, напьется мастер, так его жена схватит за шиворот и волоком тянет спать. А другая порой как хватит своего взашей — хрясь! Только звон идет. Крик, визг, а весело. А нынче ни веселья, ни роздыху! Да и то сказать, проживешь один день художником — все равно что век…

Да, повезло ему на учителей — Моор, Боонен, ван дер Верф, Клас ван Схоор. Многоопытные, искушенные мастера. Учился у них — так будто ввысь подымался. И все годы обучения остались в памяти светом в окошке. А иные из собратьев-пенсионеров скучали, приелась им чужбина. Бузили. Бедный господин агент фан ден Бург, на попечении которого находились русские ученики в Голландии, не уставал жаловаться на свои злострадания в отчетах: один запил, другой подрался и голландцу глаз вышиб, а тот пятьсот ефимков запросил, третий схватил лихую болезнь. Дивился Андрей. Заслонки им на глаза поставили, что ли! На кой черт ехали за тридевять земель, чтоб научиться пить и деньги тратить, так это и дома можно. Художество их с себя сбрасывало, как норовистый конь. Ведь одно только и спасает художника — соучастие со всем сущим, сострадание людям, оно даже в душе распоследнего подлеца хоронится. И коли ты художник воистину, так докопаешься, как пить дать докопаешься до сути, до самого дна. Только был бы тебе внятен язык страдания. На то ты художник, а значит работник и страдалец вечный. А если душа слепа или жирком облачилась — грош тебе цена. Тогда топай в придворные комедианты, вон как Балатри, италианский певец и кастрат, что царя Петра тешил.

Когда Матвеев закончил предварительную работу над двойным портретом во дворце и, завернув холст, сложив рисунки, готовился уходить к себе в мастерскую, к нему подошел дворецкий и медленно, важно протянул кошель с деньгами:

— От ее величества императрицы!

Тут же в комнату торопливо вошла принцесса Анна. Она приказала дворецкому уйти. А потом, оглянувшись по сторонам, быстро сунула Андрею толстый перстень с бриллиантом.

— Возьми! Это от меня…

От явного нарушения этикета и всех дворцовых правил Андрей растерялся. Открыв рот, он недоуменно пялился на принцессу. А потом ощутил смущение и радость, принял дар и низко склонился в учтивом поклоне.