Григорий Анисимов - От рук художества своего

А ему еще мечталось занять место в истории, в благодарной памяти русского народа…

Ну, народ-то, он разный бывает, у него свои правила относительно того, кого и как ему помнить. А вот сын-то, продолжатель всех дел, восприемник власти, родная кровушка, — на его-то почитанье отец вправе рассчитывать? Почему ж сын ничего не уразумел в его деяньях? Зачем так зачерствел сердцем, зачем мечтал, непотребный, о возврате к старому? В монахи постричься хотел, а сам жаждал смерти отца, алчно ждал престола…

Во всем этом Петр был несведущ, он не мог собрать мысли, взвесить. И отправился к художнику, чтобы отвлечься.

Такой государь, какой был на портрете Растрелли, должен был разбираться в паутине жизни, обязан был по справедливости судить любого, в том числе и родного сына, судить по совести, по законам. Но как живому отцу поднять руку на свое порожденье, на молодого царевича?

Может, отпустить его с блудной девкой его? Царя никто не осудит за такой поступок, пусть попробуют… Но сам он себя как оправдает? Останется ли у него уважение к самому себе? А разве в нем дело и не есть ли это понятие об уважении к своей персоне обычный житейский предрассудок? Куда важней поступать по зову души, ценить и уважать не себя, а свою свободу и вдохновенье…

Петр почувствовал боль в сердце и вдруг, к ужасу своему, уразумел, что все его обзаведенье — и семейное, и государственное — тщетно. Не повезло ему, не пощастило… Бился, маялся, колотился, все жилы из себя вытянул, а выходит: все прах, тлен и сухая гниль… Видно, зря он взвалил на себя столь непосильное бремя. Он сам дивился, что ему, самодержавному монарху, приходит в голову такое.

А портрет Растрелли Петру явно пришелся по душе.

Глядел он на себя — деревянного, дубового, непобедимого — и видел перед собой превосходную скульптуру, видел мастера, не знавшего сомнений.

Государь тяжело вздохнул.

Такая усталость на него нашла, что не продохнуть.

Он устал от войн, походов, скитаний, враждебности, наук и ремесел.

Устал от любви, попоек, скотства, веселья, одиночества, раздирающей душу тоски.

Устал от подлостей, обманов, несогласий, казнокрадства, строительных работ, свадеб и похорон, торжеств, парадиза, мануфактур и барабанной дроби.

Устал от русской армии, пороха, турецкого, визиря, шведского короля, никчемных затей, от своей жизни, что оставила на его царских руках твердые, никогда не сходившие мозоли.

Он устал от кабинетных забот, почечной болезни, целительных вод, блудливости монахов, дворянских недорослей, кровавых расправ.

Взгляд государя остановился на тучном, дородном Шафирове. Мысли об усталости тут же пропали. "Велю завтра же выдрать хорошенько эту задастую Шафирку", — решил он.

Петр обвел придирчивым взглядом других сенаторов, которые тихо о чем-то переговаривались между собой, стол, на котором стояли его любимые кушанья — жареное мясо с солеными огурцами, ветчина, солонина. Словно пушечные ядра были разложены вокруг штофов с вином, водкой и пивом коричневые заморские груши.

От одного только не устал государь — от художества. Оно хотя практической прямой пользы и не приносило, и принудительными мерами не росло, но отрада в нем была. Многие художники нигде не служили, напротив, они пили, гуляли, вели вольную и праздную жизнь. Но их трудолюбивые руки создавали то, что поражало душу, в чем было что-то невыразимое, величественное, беспредельное, могущественное. Они умели побеждать преходящее ради вечного.

Вкус к художествам Петр хотел привить всем россиянам.

Он понимал, что художество — путь к просветленности, к пониманию, к совершенствованию человека. Но как наставлять низких людей, он не знал. Кнутом не возьмешь, добродетель ему не свойственна. Россияне — рассеянный люд, с диким упорством в крови. Отсюда, видать, и слово Рассея пошло — рассеянье в народе, рассеянье в державе всей… Рассеянье в его собственной царской душе, соединяющее в одном человеке и праведника, и злодея.

еще от одного не устал праведный царь Петр — от кораблей. Когда он видел море, мачты, паруса — на него нисходила благодать. Тому, кто блуждает в темноте, нужно увидеть море, услышать его, понять его природу. Море таит в себе изначальную чистоту. Оно учит человека постоянству, возвращает его к сущности, помогает пробиться к ясности.