Бямбын Ринчен - Заря над степью

— Может, и для нас они станут друзьями? Может, и монголам помогут выбраться из беды? — задумчиво произнес Батбаяр.

С тех пор как Батбаяр уехал в далекий Утай, жизнь в маленьком хотоне Джамбы пошла под уклон. Казалось, счастье навсегда отвернулось от него. Раньше, бывало, Джамба неделями пропадал на охоте — хозяйством заправлял старый, опытный скотовод Батбаяр. Он безошибочно определял пути кочевья по одному ему известным приметам, знал, где можно найти подходящее пастбище. Прежде чем перекочевать на новое место, он выезжал разведать, нет ли поблизости волков и не прогоняли ли по этим местам больной скот. Старику было хорошо известно, когда следует выгонять скот на солончаковое пастбище, когда и где его пасти, чтобы он нагулял побольше жиру, какое пастбище годится для лошадей и овец, а какое — для крупного рогатого скота, который не может щипать короткую траву, как овцы и лошади. Он безошибочно определял лучшее пастбище и для верблюдов.

Джамбе казалось, что все это легко и просто, что кочевнику никаких знаний не надо: гони себе скот по степи! Только теперь он понял, что труд скотовода требует и знаний, и опыта. А ни того ни другого у него не было. Без Батбаяра он был как без рук.

Ширчин был еще мал и дальше пастбища для телят или вершины ближайшего холма не выезжал. После отъезда Пагмы, которая помогала Дэрэн, вся работа по хозяйству легла на ее плечи, а она все чаще болела, с каждым днем силы заметно оставляли ее. Дэрэн не могла даже осмотреть пастбища. Весной же, когда хотон перекочевал на новое место, оказалось, что трава там скудная, а пастбище с хорошим кормом далеко, так что скот, хоть и возвращался к загонам поздно, тощал на глазах.

Когда начался окот овец, Сурэн вместе с Доран, здоровье которой становилось все хуже, не зная сна, ухаживали за овцами и ягнятами. А Ширчин пас овец, и, если овцы котились в степи, он собирал ягнят в мешок и вечером приносил их домой. День ото дня семье приходилось все труднее. В конце весны умерла Доран.

Мальчик вернулся с пастбища поздно ночью усталый и, еле добравшись до постели, уснул как убитый. На рассвете его разбудила растерянная Сурой.

— Ширчин! Горе-то какое! Вставай скорей, твоя мать умерла, — кричала она.

Спросонок Ширчин не сразу понял, о чем говорит ему старуха.

— А? Что случилось? — переспросил он растерянно.

— Мать, говорю, умерла. В хотоне, кроме нас, — ни души. Что будем делать? Где палатка отца? Надо накинуть ее на Дорэн, чтобы звери не растерзали, — суетилась старушка, стараясь справиться с собой и как-то заглушить боль и горечь.

— Мама! — вскрикнул Ширчин, только сейчас осознав, что произошло.

Он выскочил из юрты. В сумраке рассвета с трудом можно было разглядеть Дэрэн: она, казалось, только что присела около спящих овец, подогнув правую ногу. Ее усталое лицо было спокойно, губы плотно сомкнуты, а глаза закрыты, лицо такое, словно она просто задремала. Левая рука лежала на колене. Казалось, вот сейчас она встанет и пойдет по своим нескончаемым делам. Но, вглядевшись, мальчик заметил, что голова у матери как-то неестественно наклонена набок, а правая рука плотно прижата к сердцу. И он понял: его добрая названная мать, всю свою жизнь не знавшая отдыха, закрыла глаза навсегда.

К горлу Ширчина подкатил тугой комок. В глазах стояли слезы. Он прошептал "мама" и, опустившись на колени, нежно прикоснулся к руке Дэрэн, прижатой к сердцу. Рука была холодна как лед и тверда как камень.

За спиной Ширчина раздался какой-то металлический звон. Обернувшись, мальчик увидел, что старая Сурэн пытается вытащить что-то из-под вороха сложенных за юртой вещей. Чувствуя, что одной ей не справиться, она попросила Ширчипа:

— Помоги, сынок, вытащить палатку!

Вместе они поставили палатку над умершей. Сурэн хорошенько закрыла ее и поставила зажженные лампадки перед бурханами в юртах Дэрэн и своей.

К полудню вернулся Джамба и тут же отправился за ламой.

А на следующее утро маленький хотон перекочевал на другое место, чтобы не оставаться там, где лежала покойница.

Старая Сурэн теперь совсем уж не справлялась с домашней работой, и вскоре Джамба привез из далекого аила одинокую старуху Думу, чтобы та вела его хозяйство, пока не пройдут семь недель траура, когда можно будет жениться снова.

У Думы был тяжелый характер. С утра до ночи она ворчала на Ширчина:

— Побыстрей поворачивайся! Ну что это за барсук! Погоди, вот отец привезет мачеху, тогда забегаешь.