Бямбын Ринчен - Заря над степью

— Вон стойбище старухи Дэджид, — Дуйнхар показал кнутом на три серые юрты, укрывшиеся в маленькой лощине. Ширчин увидел возле коновязи коня Вана и вспомнил о древнем обычае: старая женщина, вырастившая детей, дожившая до внуков, может взять под свою защиту человека, попросившего у ее очага даровать ему жизнь. Жизнь Вана в ее руках, — сказал себе Ширчин и поскакал за военным и Дуйнхаром.

Огромный пес с лаем выбежал навстречу.

— Придержи собаку! — закричал Дуйнхар и остановился у коновязи. Из большой юрты, называемой "Большая западная", вышли Ван и высокая величавая старуха. Лицо ее еще не утратило былой удивительной прелести.

В семье Ширчина ее называли Восточной бабушкой, так как их весеннее стойбище было расположено на запад от этих мест. Из соседних юрт вышли две молодые статные женщины, за ними высыпали ребятишки. Они отогнали собаку.

— А-а, проклятый черный гамин, вот ты где укрываешься? Скоро ты превратишься в дохлого паршивого осла, а пока попробуй, каков на вкус мой кнут, — офицер замахнулся тяжелым кнутом. Ширчин, сверкнув глазами, рванулся вперед, чтобы прикрыть Вана, но старая женщина опередила его.

— Войди в юрту, — толкнула она старика. — Быстро в юрту! — сказала она, заслонив его от рябого. — Вы хоть и чиновные люди, — сердито обратилась она к пришельцам, — и все же не полагается приехать в чужой айл и, не справившись, как живы-здоровы хозяева, набрасываться на человека. Разве так поступают порядочные люди? Прошу вас пройти в дом, отведать чаю, угощения. Расскажите нам, откуда вы, кто, по какому делу. Так у нас заведено.

Рябой офицер, пробормотав что-то про себя, бросил поводья Дуйнхару. Тот угодливо подхватил их и привязал коня. Рябой, переваливаясь, как утка, зашагал к юрте.

Навстречу ему вышел широкоплечий старик Ендон, когда-то они вместе с Ширчином служили в армии. Он ввел перепуганного Вана в дом, поздоровался с офицером, но тот, не ответив, прошел мимо. Ендон неодобрительно посмотрел ему вслед.

Рябой вошел в юрту. Скрестив поги, он важно уселся в северной половине.

— Мы приехали по приказу Джамсаранджаба-бээса, — заявил он, обращаясь к хозяйке дома.

— Мы с Ширчином хорошо знаем Джамсаранджаба-бээса. Молодец против овец, а против молодца… Ему, что же, человечьего мяса отведать захотелось, что он велит людей за горло хватать! — резко отозвался Ендон. Офицер потянулся было за маузером, хотел что-то крикнуть, да поперхнулся, закатился кашлем, побагровел и не мог вымолвить ни слова. Восточная бабушка, взглянув на Ширчина, спросила:

— И ты тоже за этим пожаловал?

— Нет, я пытаюсь, если сумею, спасти жизнь безвинного человека. Коли не сумею, то свою отдам.

— Слова, достойные мужчины. Ну, служивый, если ты монгол и уважаешь обычаи предков, слушай, что скажу тебе я, старая женщина. Этот обычай предков не мы с тобой устанавливали и не нам с тобой его рушить. Этого человека, — она кивнула в сторону Вана, — все мы знаем, он и мухи не обидит. — Величественная старуха поднялась, сняла свою шапку, висевшую на стене, и держа десятью пальцами, надела ее, затем важно и не торопясь села перед огнем, взяла с медной тарелки кусок масла, бросила его в огонь, и огонь ярко вспыхнул. Старуха взяла щипцы, коснулась кончиками их очага и торжественно произнесла:

— По древнему обычаю, которому следуют и хан и простолюдин, чужестранец, если он пришел сюда и доверил жизнь огню очага, который почитали предки, наследовали внуки, если он вкусил пищу предков — ту, что сделана из молока, я мать — хранительница очага — беру под защиту жизнь этого человека.

— Да сбудется благопожелание твон, — воскликнул старый воин Ендон, как только старая женщина кончила обряд, и грозно добавил: — Пока живы мы — твои братья, мы не позволим осквернить очаг твоих потомков.