Николай Богданов - Великие дни. Рассказы о революции

Спуск был крутой, и тут все на минуту остановились. Далеко внизу под ними были видны хижины первого грузинского селения. Дальше стояли громадные леса на реке Чанчахи.

Солнце грело их уже по-южному. Тут все повеселели и начали быстро спускаться. Дышать стало легче, но снег был такой скользкий, что каждый придумал свой способ спускаться.

Кто садился на корточки и скользил вниз. Кто, как лыжник, во весь рост, слегка пригнувшись, опираясь на палку, спускался с кручи. Перед лошадьми стелили бурки на снегу, и они, осторожно ступая по черным буркам, шли, встряхивая гривами, с которых сыпался мелкий снег.

Других, более пугливых лошадей клали на бурку, связывали им ноги и скатывали их, тянули бурку за конец, и, беспомощно озираясь и чихая от попавшей в ноздри снежной пыли, кони ехали на бурках в Грузию.

Но иные кони шли сами, им даже нравился этот морозный воздух, крики и кругом суета, множество людей. Они ступали уверенно, и про них говорили: вот настоящие горные кони — ничего не боятся.

Первый красноармеец, достигший низа, оглянулся и замер… Такого зрелища он не видел никогда в жизни. По белой стене, упиравшейся в небо, спускались люди и лошади. Казалось, гора их рождает.

Где на бурках едут лошади, где спускаются сами красноармейцы, как на санках, где стаскивают на руках пулеметы — по всей горе шум идет, будто сама гора радуется, что на ней столько народу сразу.

А на плоских крышах в грузинском селении Гуршеви стояли старики и взволнованно жевали концы длинных усов.

— Сандро, дорогой, как ты думаешь, что это такое? — спросил один старик другого.

— Я думаю, что это революция идет к нам на помощь, — отвечал Сандро.

1940

Я познакомился с археологом Левченко в 1938 году в маленьком городке Старом Крыму, погруженном в тень вековых ореховых деревьев.

Левченко изучал древний водопровод, найденный в Старом Крыму. На вершинах соседних гор были открыты полуразрушенные каменные бассейны, заваленные морской галькой. Галька эта собирала росу, роса стекала на дно бассейнов и оттуда по гончарным трубам лилась в город.

Я много бродил вместе с Левченко по сухим окрестным горам, и в конце концов мы сдружились.

Однажды мы вернулись в городок и зашли в маленький ресторан. Кроме нас, никаких посетителей не было, если не считать старого пса-крысолова. Он деликатно открыл дверь лапой и улегся у наших ног. Он вздыхал и искоса поглядывал на нас, как бы спрашивая, когда мы, наконец, перестанем говорить. Говорили не мы, а один Левченко.

Кофе остыл. Заведующий рестораном — глухой татарин — уснул за стойкой.

— Впервые я столкнулся с археологией очень диковинно, — рас сказывал Левченко. — Это было в Керчи, в тысяча девятьсот девятнадцатом году, при белых.

Я вернулся из германского плена, пробирался к себе на родину, в станицу Тихорецкую, и застрял в Крыму. Отец мой был машинистом на Северокавказской дороге.

Я вступил в знаменитые партизанские отряды Евгения Колдобы. Действовали мы на Керченском полуострове и все время тревожили белых.

Тогда Крым уже был отрезан от севера. Дрались мы на свои страх и риск. В конце концов белые загнали нас в керченские каменоломни.

Под Керчью и горой Митридата переплетаются сотни подземных ходов, выбитых в желтом известняке. Эти ходы образуют лабиринт на многие километры. Никто, кроме бродяг, прятавшихся в этих подземельях, и археологов, их не знает. Керчь стоит на земле ноздреватой, как губка.

Каменоломни всегда наводили страх на керчан, — в них скрывались бандиты. Их там не могли разыскать годами.

Выходов из подземелий было множество. Можно было спуститься под землю в Керчи, а выйти в степи за пять-шесть километров от города.

Керченские подземелья создавались столетиями. Сначала это были катакомбы первых веков христианства, подземные убежища еще более ранних времен, а потом каменоломни и штольни, вырытые для раскопок. Все это слилось в один сплошной подземный город.

Нас загнали в каменоломни около Аджимушкая.

Мы пытались делать вылазки, но белые постепенно замуровывали вход за входом. Незамурованные входы они оплетали колючей проволокой и ставили около пулеметы.

При каждой попытке прорваться они поливали подземелья пулями и забрасывали ручными гранатами.

Мы сидели в темноте, почти без воды и света. Нефть мы берегли для факелов на случай больших переходов по катакомбам, а обыкновенно горели у нас коптилки.