Жюльетта Бенцони - Королевы из захолустья [litres]

Прачка вспыхнула от гнева, услышав слова дочери.

– Значит, танцы на первом месте?! – закричала она. – А твоя девичья честь?

В ответ она услышала сухой хамский смешок, и у нее от ужаса перехватило горло.

– Честь, говоришь? Если она ленивая, то застанешь ее на островке Сент-Уан, сходи, проверь.

Выведенная из себя матушка Вебер не поскупилась на оплеуху. Луиза упала, но не заплакала. Хотя лучше бы матери ее не бить, а то она мигом сбежит из дома. А почему бы и нет? Заживет вместе с кем-нибудь из парнишек…

Матушка Вебер предпочла прекратить ссору. Она почувствовала: делать больше нечего; и если она хочет, чтобы дочь осталась с ней, нужно примириться с ее танцевальным безумием. А если и по «чести» пора носить траур, то тут никакие слова не помогут.

Слова и не могли помочь. Год тому назад, когда Луизе было тринадцать, она гуляла на острове Сент-Уан, тогда еще совсем диком. Было лето. Погода стояла жаркая, раскаленный воздух дрожал от зноя, а возле воды под тополями было тихо и прохладно. Луиза растянулась на траве и расстегнула блузку, чтобы легче дышалось. Вот тут-то к ней и подошел молоденький артиллерист. Они обменялись парой слов, а потом он к ней наклонился, стал целовать, и Луиза совсем разомлела…

Она отдалась ему, даже не поняв, что с ней произошло. А когда стало смеркаться, паренек заторопился к себе в казарму, пообещав, что они еще встретятся. И больше не вернулся. Луиза не знала даже, как его зовут, она ждала его, но ждала напрасно. Сначала надеялась, потом отчаялась, потом обиделась и разозлилась. Обиду и злость она избывала в горячке танцев в маленьких кабаре среди табачного дыма и мужского хохота. Она ходила туда со своим дядей, кучером фиакра, и не гнушалась допивать остатки из стаканов. Из-за жадности к остаткам абсента ее и прозвали Ла Гулю – «ненасытная».

Прозвище останется с ней на всю жизнь, как останется до смертного часа воспоминание о пареньке, которого она ласково называла «мой артиллеристик».

В шестнадцать лет Луиза продолжала бегать с бала на бал, а чтобы заработать немного денег, продавала по вечерам на Бульварах цветы. Время от времени у нее бывали любовники. Мать, чувствуя, что стареет, устроила ее работницей в прачечную на улице Нёв-де-ла-Гут-Дор. Луиза заглядывала туда иногда, но чаще отправлялась танцевать на Монмартр, в квартал Сен-Дени или Ла Шапель. Крепкую смешливую голосистую девицу, которой не стоило наступать на ноги, вполне устраивала ее жизнь. А ноги, надо сказать, у нее были красивые и стройные, и Луизе нравилось их показывать.

К этому времени у нее появился дружок по имени Огюст, тоже паренек из прачечной, и они по вечерам веселились то в «Пети Рампонно», то в «Гран Тюрк», то в «Капуцине», на балах Вертю и Эрмитаж. В один из вечеров они отправятся на бал и в «Мулен де ла Галетт».

«Мулен де ла Галетт» – мельница, принадлежавшая семейству Дебре, молола муку для женского монастыря, а когда монастырь упразднили, хозяин превратил мельницу в кабачок с залом для танцев. Веселые балы в мельнице-таверне любили художники Монмартра, гризетки и кокотки. На балу в «Мулен» Луиза и повстречала добродушного бородача с живыми глазами, вызывавшими симпатию.

Бородач предложил ей прийти к нему попозировать. Звали его Огюст Ренуар. Он прибавил, что платит пять франков за сеанс. Пять франков! Целое состояние для простой работницы в те времена! Она получала за целый день работы один франк пятьдесят сантимов. Луиза решила, что за такую цену художник потребует от нее и кое-что другое. Ничего подобного. Ренуар думал только о работе.

Луиза не часто заглядывала к нему в мастерскую, но поняла, что, позируя, может заработать. Оказалось, что на площади Пигаль есть место, где художники нанимают натурщиц. И художников там было пруд пруди: и тех, что работали всерьез, и тех, что пускали пыль в глаза. Луиза занялась позированием, хотя знала, что стоять долго и неподвижно в нужной позе для нее настоящее мученье. Паренек из прачечной вскоре исчез, но Ла Гулю о нем не жалела. К этому времени в «Мулен-де-ла Галетт» ее все уже называли Ла Гулю. Она работала натурщицей, заводила, если хотела, любовников и, если хотела, отплясывала ночи напролет.

Прошло еще немного времени, и она стала выступать в кабаре «Элизе Монмартр»: Нини Лапки Вверх, сухопарая и бесцветная на вид, пригласила туда нескольких девиц отплясывать модный тогда танец с задиранием ног. И девицы задирали их как можно выше, к радости старичков-лавочников, потягивавших вино. Отплясывали они втроем: редкозубая девица по прозвищу Борона, вторая по прозвищу Заводила и Ла Гулю. Очень скоро они прославились своими танцами.