Оскар Хавкин - Дело Бутиных

Ты-ся-ча работников! Хоть землю грызи, а раздобудь, привези, поустрой, одень да обуй, накорми и предоставь наилучшие условия для добывания столь необходимого фирме металла!

Так сколь же придется всяческих припасов на тысячу работников!

Муки яричной выйдет, считая по тридцать четыре фунта на рот, — все двадцать две тысячи пудов. Вот так Михаил Бутин, вот так, друг ситный, Михаил Капараки! Да ведь надо ж еще в запас муки накинуть хотя бы две тысячи. Если всерьез о людях и деле думать!

Далее: муки пшеничной, крупчатки, для служащих, для этих сорока человек, жалованье которых позволяет, а чувство превосходства принуждает по праздникам есть блины и пироги! Во всяком случае, не менее ста пудов завоза!

А рис для китайцев — едят они немного, но надо, чтобы они понимали, что о них думают, — шестьдесят пудов будет довольно.

Все? Как бы не так! А содержание шестисот рабочих лошадей? Это ж до сотни тысяч пудов сена да прочего фуража еще сорок тысяч! Лошадь на Руси пока еще главный механизм, его беречь надо!

А разного рода материалы, на поверхностный взгляд мелочные, пустячные, бездельные — жир тарбаганий, подковы конские, а к ним — гвозди подковные, ведь тут, в работе, одно за другим тянется! Раз лошади — корми, подковывай, а еще лечи, конские лекарства завози! Тоже в пудах! А смола, деготь, уголь, свечи, кожа — да не просто кожа, а кожи! Сырые, сыромятные, дубленые, юфтевые — не менее восьмисот пудов! Все для приисковых повседневных нужд!

Конечно, когда путешествуешь по Тиролю и Судетам, дорогие мои сестра и зятек, какого лешего, извините за грубость, полезут в голову заботы о потниках, веревках, стекле, пакле и мыле для закинутого в таежной глуши прииска! О потниках и седлах для вас гостиничный конюх заботится, в альпийской долине, чтобы лошади были оседланы для утренней прогулки в горы!

Тем более, дорогой брат и милейшая невестка, в наслаждении видами Неаполя и музеями Флоренции — какое дело до канцелярских припасов для приискового делопроизводства: сколько там необходимо бумаги писчей, бумаги голландской, перьев, чернил, карандашей, ножиков перочинных, расчетных бланков… Если надо впопыхах написать брату письмо, особливо насчет денег, в любой гостинице вам на подносе письменные принадлежности подадут… Да ведь бедно пишете, родимые мои, скупо и необстоятельно… Очень желательно узнать поближе страны европейские, где нам с Сонюшкой так и не удалось побывать. Не собрались! А она — худенькая, тоненькая, всплескивала ладошками: «Мы, Михаил Дмитриевич, с вами в Швейцарию, на озеро на Женевское, нет — на Цюрихское, нет — на Фер-валь-штад-ское, — я где-то вычитала, что там знаменитый Гете бывал… А в горах Альпийских на лыжах походим, я беспременно выучусь…» Про Гёте от дяди сведения, от книжника Михаила Андреича… Ни на Женевское, ни на Цюрихское, ни на то, где Гёте молодой проходил, никуда не пришлось — родился первенец, Митенька, в деда назвали. Годик пожил, подхватил скарлатину, словно свечку задуло крохотную жизнь… Выносила второе дитя, а девочка, Панночка, Прасковья, по зензиновской бабке названа, та и полгода не протянула. После смерти Панночки и все живое стало в Сонюшке слабеть — и тело, и воля, и дух: «Не жена я вам, Михаил Дмитриевич, дорогой вы мой, и не мать вашим детям, обещайте без меня на те озера, в те горы съездить, в те лечебные и прекрасные места, поклонитесь им от меня…»

Ах, Бутин, Бутин! Сначала был рад всякой отложке, ведь только налаживалось свое трудное дело, в каждую щелку сам заглядывал, на ярмарки с товарами — мехами и кожами, в Иркутск за кредитами. Хватился, а уже поздно… Накололась на иголку, заражение, и в несколько дней не стало Сонюшки. Медики, лекарства, уход — все оказалось бессильным перед смертью. Будто бы случайности повинны, но ведь когда человек одинок, то и случайности чаще и грознее…

Не то Сонин подсказ, не то от давних памятных речей, не то от всегда живущего в трудах вопроса к самому себе: «Для чего? Какова цель?» — живая и настойчивая мысль: «Тысяча людей, на прииске семьи, дети, сколь людей мается желудком, легкими, поясничными болями, а то и зараза пристанет, — как же без больницы, без доктора и фельдшера?» Если не по-разгильдяевски, не по-бурнашевски, а по-человечески, по-хозяйски разумно. И сказал себе: в первую очередь больницу, сыскать медиков. И будто на сердце чуть легче стало, легче и спокойней. Будто уже что-то сделано во имя больших, во имя непреходящих интересов, не ради одной коммерции, но и в память ушедшей жены. Но разве не выношена им смолоду простая мысль, что истинная коммерция должна нести человечеству благо и всемерное улучшение жизненных условий!