Анна Алматинская - Гнёт. Книга вторая. В битве великой

— Окно кабинета выходит на Анхор. Летом жарко, окно открыто настежь. Ночью как-то встал старик, полез за клевером, подкормить лошадь. Взглянул и ахнул. Как на ладони и комната и люди. Мучили какого-то человека, потом пристукнули и выкинули через окно в реку.

— Сергей, устрой меня на этой балахане, сам хочу убедиться.

— Хорошо. Карим отведёт тебя завтра. А где Соколёнок? Давно его не вижу, уж не попал ли в застенок? — тревожно спросил Сергей.

— Этот не скоро попадётся, ловкий. Он поехал в Самарканд и Асхабад, ведёт работу среди солдат. Скоро приедет.

— Уже приехал, друзья, — раздался спокойный голос возле них.

— Фу ты, чёрт, Соколёнок! Напугал как… — Буранский обнял пришедшего за плечи.

— Как ты, парень, проник сюда? И шума никакого мы не слышали, — удивлялся Хмель. Он потянул к себе Андрея. — Садись!

Соколёнок сел на кошму, вынул из кармана свёртки, зажёг небольшой ночник, устроив из бумаги колпак, чтобы свет падал на кошму.

— Питайтесь, товарищи! О вашем сражении знаю. Два фараона на углу рассказывали. Всё время молитвы читали да зубами щёлкали.

— А как сюда проник? Словно мышь. Двери мы заперли… — спросил Буранский.

— Как? Очень просто. Подвальное окно оставили без наблюдения. Не одобряю. Вот через окно — и в тайник. Ну а двигаюсь-то я вообще бесшумно. — Соколёнок сообщил неутешительные вести. — В Асхабаде жандармы свирепствуют. Малейшее подозрение — сразу без суда и следствия в административном порядке высылают на три года и больше.

— У нас то же самое…

— Зато в Самарканд приехал из Баку большевик Морозов. Это голова! Сразу повёл деловую борьбу.

— Где он устроился?

— Работает редактором газеты. С ним считаются, печать — великое дело! Популярность у него громадная.

Буранский в свою очередь рассказал Андрею о том, что хочет ночью понаблюдать за кабинетом жандарма.

— Нет, Буран! Этим делом займусь я, у меня счёты с жандармами. Запомнят они Соколёнка!

— Надо тебе, Соколёнок, завтра побывать у комитетчиков. Собираемся мы редко, следят, но работу ведём большую. Вот когда сюда переедет отец Василии, будем чаще встречаться. Весь подвал в пашем распоряжении, Сюда ни охранка, ни полиция не сунутся. А ты поостерегись, как бы дьявол Крысенков не дознался. Хочет устроить облаву. — Дядя Ваня похлопал Андрея по плечу.

— Помнишь, Хмель, моего опекуна жандарма?

— Калач-то… Всё ещё служит? И богу молится?

— Служит у Крысенкова. Богу ещё больше молится, но, говорит, невмоготу. Хочет заявить начальству о делах ротмистра.

— Мне один врач говорил, что Крысенков садист и морфинист, — подал реплику Сергей. — Надо бы его устранить, — добавил он тихо.

— Многие так думают, но без указания комитета нельзя, — строго сказал дядя Ваня.

— Слушайте, товарищи, как вы считаете, не пора ли проверить комитетчиков? Странно, в последнее время почти каждое решение становится известным жандармам.

Андрей говорил спокойно, но веско. Буранский поддержал Андрея.

— Что касается меня, то находящимся здесь, хотя из них только один член комитета, я доверяю больше, чем всему комитету.

Дядя Ваня задумался, как бы взвешивая свой ответ, проговорил:

— Верно, несколько провалов было. Я и сам не всем доверяю. Вот Корнюшин, Баранов, Литвишко — это люди верные.

— Поживём — увидим, — откликнулся Буранский. — А сегодня ночевать придётся здесь.

На границе нового и старого города высятся крепостные стены. Хотя крепость утратила своё оборонное значение, там хранились запасы снарядов, пороха и оружия.

На одном из барбетов крепостной стены стояла пушка, из которой ежедневно, как в Петербурге, в двенадцать часов дня делали один-единственный холостой выстрел. По этому выстрелу жители проверяли часы.

В казармах, находящихся внутри крепости, расположились части Первого Туркестанского линейного, полка, команды артиллерийского склада и мастерских.

Возле крепостных ворот, под стенами крепости, было выстроено двухэтажное кирпичное здание — казармы Первого Ташкентского резервного батальона. К зданию примыкал молодой сад с маленьким домиком генерала Черняева.

Часто возле казарм появлялся босой парень узбек в длинной белой рубахе и коротких штанах из грубой маты. Обычно на голове он нёс кустарный кованый таз красной меди, завёрнутый в старую скатерть.

Солдаты всегда радушно встречали его появление и, обступив, раскупали горячие пирожки "самса" с мясом, обильно сдобренные луком и перцем.