Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

— Ах, Петрялис, как увидала его страшные глазищи, что в меня впились, — чуть со страха не померла.

— Плохо дело, Катрите, приглянулась ты пану. Теперь берегись. Огибай поместье издали, а коли вызовут на работу, не ходи. Знаешь, что там ждет пригожих девушек.

Катрите покраснела и насупилась.

— Не дождется он! Я бы ему глаза выцарапала, нос расквасила!

Пятрас с восхищением улыбнулся;

— Ладно, Катрите, не робей, только в поместье — ни ногой.

— Пятрас, до чего я струсила, как увидела, что ты на пана — с дубиной. Неужто решился бы?

— А вот провалиться мне на этом месте, Катрите! Только бы он меня тронул. Так двинул бы — больше не потребовалось бы. Будь что будет! Довольно этой собачьей жизни!

Некоторое время они шли молча, задумавшись.

— Катрите, — снова заговорил Пятрас уже более спокойно. — Дождемся осени — повенчаемся.

— Отец противится, — вздохнула Катрите.

— С отцом мы поладим. Коли понадобится, так и ксендз Мацкявичюс за нас заступится. Самое главное — пан.

Они дошли до двора Кедулисов, но расставаться еще не хотелось. Катре знала: отца нет дома — верно, в корчме торчит, а мать была бы даже рада выдать дочку за Пятраса. Поэтому они побрели дальше, не боясь злых языков: всей деревне известно, что Пятрас Бальсис — парень не ветрогон, в любой день может посвататься к Катре Кедулите.

Помещика Катре боялась, как и все девушки в селе. Но до сих пор видела его только издалека, когда он проезжал или прогуливался. А сегодня очутилась от него совсем близко. Еще и сейчас она ощущает плотоядный взгляд, и ужас пронзает сердце.

Катре невольно прижимается к Пятрасу. Он защитит ее от Скродского. Полюбился Катре Пятрас за отвагу, за силу, за светлый ум и доброе сердце. Ведь не кто иной, как он, раскрыл ей глаза, научил ее разбирать и по-печатному и по-писаному. И теперь дает ей книжки, которые она жадно читает тайком от отца.

Шагая по просохшей обочине улицы, Пятрас чувствует близость Катрите, и в груди поднимается тепло, Давно Катре ему по душе. Он полюбил ее раньше, чем она его. Пятрасу нравились ее косы, открытые, смелые глаза, носик с легкой горбинкой, полные красные губы и еще эта ямочка на подбородке. Нет, милее девушки Пятрас не встречал. А до чего трудолюбива, находчива, услужлива.

Некоторое время они шли молча. Деревня тонула в закатных тенях, только навстречу им от Галинисовой липы доносились голоса собравшейся молодежи. Ни Пятрасу, ни Катре туда не хотелось, они повернули обратно и остановились на площадке под Сташисовым явором.

Пятрас ощутил странную тревогу и, взяв девушку за руку, вымолвил:

— Слышала, Катрите, о чем толковали господин Акелайтис и дядя Стяпас? Говорят, восстание против власти начнется, может, уже на будущий год. И Дымша про то же самое нашептывает.

Слухи о близком восстании доходили до них и раньше. Ксендз Мацкявичюс тоже усердно их распространяет. Пятрас с Катрите не слишком обращали на это внимание. Но сегодня, когда Акелайтис так поспешно уехал, а Пятрас столкнулся со Скродским, да еще односельчане не выполнили панского приказа, слухи стали совсем осязаемы.

— А ты бы пошел, Пегрялис? — спросила Катре, еще сильнее прижимаясь к нему.

— Пошел бы, Катрите, — отвечал он без колебаний.

Она задрожала.

— А как же я без тебя?

Он нахмурился и стиснул зубы. "Скродский!.." — защемила страшная мысль. Но он подавил тревогу и беззаботно махнул рукой:

— Ну, про это пока думать рано. Восстание, может, еще не скоро начнется. Тогда успеем все уладить… Да ежели восстание, так и Скродского заставим поплясать, — успокаивал он ее, хотя сам не знал, когда все это произойдет.

Теплое чувство захлестнуло его сердце. Обняв девушку, он притянул ее к себе.

— Что бы ни было, Катрите, я тебя не оставлю.

— И я тебя тоже, Пятрас, — откликнулась она, поднимая глаза на его ставшее серьезным лицо.

Не много говорили они, но ощутили, как эта далекая, пока неясная опасность словно сблизила их.

Пора домой! Они отошли от явора и молча повернули по улице. У Кедулисова двора Пятрас повторил:

— Дождемся осени — повенчаемся.

Девушка крепко сжала ему руку:

— Ах, Петрялис, чует мое сердце, придется еще слезами умыться.

— Ничего, Катрите, — утешал ее Пятрас. — Коли понадобится, все вынесем. Но уж никто нас с тобой не разлучит.

Она поглядела на него с благодарностью, укуталась в платок и распрощалась.

Уже темнело. В вечерних сумерках село еще больше приникло к земле, слилось в сплошную черно-серую полосу. На деревья садились запоздалые вороны, где-то скулила собака, где-то заблеяла овца, промычала корова, расплакался ребенок, в некоторых избушках засветились крохотные оконца. В хатах зажигали лучину, доедали оставшуюся с обеда картошку, ломоть хлеба, миску простокваши и собирались ко сну.