Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

Чуть не все село с криками и угрозами повалило по дороге к полям, где возились управитель Пшемыцкий, юрист Юркевич и приглашенные из имения Чапского землемер с подручным.

Услышав шум и увидев приближающуюся толпу, они бросили свою работу и некоторое время удивленно глядели на дорогу.

— Что задумали эти хлопы, черт подери? — подумал вслух управитель Пшемыцкий.

Первым сообразил и больше всех перепугался юрист.

— Ради бога, пан управляющий! — бледнея, схватил он Пшемыцкого за руку. — Поглядите, они вооружены дубинами и дрекольем. Наверно, на нас идут. Нужно как можно скорее ретироваться!

Землемер был того же мнения. Но пан Пшемыцкий столько лет плеткой управлял крепостными, которые, бывало, дрожат от одного его вида, что ему нелегко было совладать со своей гордостью и позорно отступить перед орущими мужиками. Однако он вспомнил недавнее поражение на этих самых полях, и храбрость его остыла. С притворным равнодушием управитель произнес:

— Что же, господа… Работу мы уже почти закончили. Пусть вопит мужичье, а мы вернемся домой. Когда-нибудь, притом очень скоро, спущу я с них шкуру.

Четверо из поместья пошли к краю луга, где ожидала коляска. Землемер сложил свой инструмент, все сели и вдоль луга поехали в Багинай. Вслед им летели смех, улюлюканье и пронзительный свист.

Уже недалеко от поместья Пшемыцкий сказал:

— Условимся пока не рассказывать об инциденте пану Скродскому. Это слишком взволновало бы пана. Нужно хорошенько обдумать, как тут поступить.

Юркевич и землемер охотно согласились. Они знали, что помещик их высмеет и обзовет трусами за то, что, не закончив работу, они сбежали от оравы глупых мужиков и баб.

В воскресенье уже с самого обеда Бальсисы ждали возвращения дяди Стяпаса и Акелайтиса. Все село слышало про этих гостей, и многие, в особенности ребятишки, нетерпеливо поглядывали на улицу — не покажется ли там знакомая желтая бричка. Некоторые из пожилых соседей были приглашены к Бальсисам посидеть и потолковать. А иные незваными собирались к Иокубасу под каким-нибудь предлогом, а на самом деле — чтобы повидать этого пана Акелайтиса и послушать его речи. Всем было известно, что этот барин родом из крестьян, нисколько не возгордился, отлично говорит по-литовски и очень ученый.

Да и Стяпас Бальсис, хоть не прошел высших наук и всего лишь помещичий служащий — лакей, всем был известен как человек просвещенный, разумный, много поездивший со своими панами. А Сурвилы — это не Чапские и не Скродские, а паны человечные. Никто не слыхивал, чтоб у них в имении кого-нибудь выпороли. На барщину их крепостные не ходили, выплачивали пану чинш и не жаловались на повинности.

Вскоре после обеда пришел Даубарас со своей дочкой Микнювене. Мужчины сразу стали потчевать друг друга табаком, а Микнювене разыскала в светелке Бальсене и протянула отжатый вчера сырок и крынку молока. Их Буренка уже отелилась и давала два подойника в день.

Не успела Бальсене поблагодарить соседку, как прибежала Катре Кедулите, сунула ей несколько яиц и бросилась в избу к Генуте поглядеть, кончила ли та свои ручники. Минуту спустя появились Янкаускасы. Старик остался во дворе с мужчинами, а старуха, поманив хозяйку в каморку, развязала мисочку с маслом. Вчера нарочно сбила — ведь она знает, что Бальсисам этой весной с молоком трудновато.

Тем временем вернулась и Онуте с ковригой хлеба, одолженной Григалюнасами. У них еще есть рожь почище, и их жернова мельче мелют. Поэтому хлеб без песчинок, не стыдно гостю подать. Так соседки, чем могли, выручали старую Бальсене. Бальсисы — добрые люди, да и случай больно необыкновенный.

Во дворе мужчины — кто стоял, кто сидел на бревнышке или на лавке, — греясь на солнце, потягивали трубки и неторопливо толковали вполголоса. Стояли теплые апрельские дни. Во дворе, под защитой дома и деревьев, на солнцепеке у стен и заборов весна, казалось, чувствуется сильнее, чем в открытом поле. Кое-где уже зеленела мурава, под заборами пробивались крапива, полынь, купырь, а в палисадничке выглядывали розоватые и желтовато-зеленые ростки лилий, флоксов и пионов. Зеленела рута, раскрывались бугорки подсолнечников, набухли почки сирени.

Но пахарей больше всего заботили поля, пастбища и предстоящий сев.

— Еще бы неделю такой погоды, — говорил Даубарас, — и выпустим в поле коров. Корма кончаются, не подыхать же скотине в хлеву.