Юрий Качаев - ...И гневается океан [Историческая повесть]

— Мне страшно, милый. У меня такое предчувствие, будто мы уже не увидимся. Но я… я буду любить и ждать вас, пока бьется сердце.

Николай Петрович молча привлек к себе девушку и поцеловал в глаза, полные слез.

В церкви Сан-Франциско шла месса. Под каменными сводами, как чайки перед штормом, метались тревожные звуки клавикордов. Богослужение вел падре Уриа. Из уважения к религиозным чувствам семьи Аргуэлло в церковь пришел и Резанов со своими офицерами.

Коленопреклоненная Мария Кончита горячо молилась, Она просила вседержителя только об одной-единственной милости: чтобы он уберег от нежданной болезни и гибели ее жениха.

Прощальный обед на «Юноне» был короток. Отзвучали речи и тосты за здравие и благополучие путешественников, и все поднялись на палубу.

Старый комендант и донья Игнасия осенили Резанова крестом, братья Марии по очереди обняли его и отошли в сторонку. Он шагнул к невесте. В ее лице не было ни кровинки, и у Николая Петровича больно кольнуло сердце. В эту минуту он проклинал себя, что не сумел настоять на немедленной свадьбе. Тогда бы Мария уехала с ним.

— Я вернусь, — сказал он, целуя девушку. — Слышишь, я непременно вернусь.

Губы Марии были холодны как лед. Боясь, что она потеряет сознание, Николай Петрович сам помог ей спуститься в шлюпку.

Прогремел прощальный салют. Над морем опускался вечер, и в небе проступили крупные южные звезды. Паруса «Юноны» наполнились ветром.

Медленно поворачивался и уходил вкось калифорнийский берег. И пока не упала темнота, Николай Петрович все стоял на палубе с подзорной трубой, словно он знал, что прощается с этой землей навсегда.

«Горе что бусы — одно к одному», — говорит пословица.

В отсутствие Николая Петровича на Баранова свалились новые несчастья. Отправленный в Кадьяк с пушниной бриг «Елисавета» потерпел крушение и выбросился на берег, потеряв большую часть драгоценного груза. Незадолго перед тем из Ситхи ушел на промысел отряд алеутов. У побережья Аляски флотилию настигла свирепая буря, и более двух сотен зверобоев стали добычею океана. А месяц спустя Баранов узнал, что колоши дотла спалили Якутатскую крепость. Двенадцать человек из русских промышленных, оборонявших Якутат, были пытаны и умерли мучительною смертью.

Ободренные успехом колоши решились напасть на русские поселения в Кенаях и Чугацкой губе. На восьми больших байдарах они подошли к Константиновскому редуту, а шесть оставили в устье реки Медной. Их тойон Федор, крестный сын Баранова, явился к начальнику редута Уварову и сказал, что приехал торговать с чугачами [93] Чугачи — индейское племя, которое дружило с русскими. . Уваров, хорошо знавший Федора, не мог допустить и мысли о предательстве.

Но тут военное счастье изменило колошам. На байдарах, оставленных в Медной, находился пленный чугач. Каким-то чудом ему удалось бежать, и он, добравшись до крепости, рассказал Уварову об истинных намерениях Федора.

Уваров взял вероломного гостя под стражу. Это произошло без лишнего шума, потому что все воины, кроме тойона, отправились в тот вечер на праздник к чугачам. С умыслом, а может быть просто с перепоя, но чугачи затеяли с гостями ссору, и праздничное веселье кончилось кровью. Колоши были перебиты до последнего человека.

Узнав об этом, Федор зарезался ножом, который у него не заметили при обыске.

Отряд колошей, стоявший на реке, почуял неладное и поспешил выйти в море. Погода была штормовая, и, когда байдары огибали банку [94] Банка — коса, отмель. , далеко выдававшуюся в океан, их расщепало бурунами. Большинство людей утонуло, лишь немногие добрались до Угалахмютского берега и там были истреблены враждебным племенем.

В Чугацкой губе следовало ожидать новых неприятностей, и Баранов самолично выехал туда.

Когда «Юнона» пришла в Ситху, правителя уже не было. Замещал его Иван Александрович Кусков. Он-то и рассказал Резанову о последних событиях.

Половина провианта, привезенного на «Юноне», была выгружена в Ново-Архангельске, и поселенцы сразу воспрянули духом. В гавани все еще стоял «Ермак». Он задержался с отплытием из-за болезни капитана Вульфа, которого свалил скорбут. Сейчас Вульф уже оправился и собирался на следующее утро поднять паруса. С ним решил ехать и Лангсдорф. Прощаясь с Николаем Петровичем, натуралист объяснил причину столь поспешного отъезда.

— Мистер Вульф, — сказал он, — обещал высадить меня на Камчатке. Я почти не видел этого края, а он, по слухам, чрезвычайно интересен во всех отношениях. Я ведь не забыл ваших слов: наука никогда не простит мне лености и малодушия.