Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

Пахотных земель Фрол не имеет. Не крестьянин, чай. А вот лугами да покосами пользуется наравне с остальными стрельцами, казаками да посадскими, как, впрочем, и иным служивым людом. А коли видит, что сенца для коровки и лошадки, особливо, когда те стельные, приплода ждут, маловато для зимы будет, то на торгу подкупает. Теленочек и жеребеночек потом все сторицей окупят.

Многие завидуют Фролу-стрельцу. Еще бы: и изба справная, и двор в достатке. Шепчутся промеж себой: «Не иначе как с нечистым водится или на большую дорогу с кистенем выходит… Ибо откуда достаток-то». — «Да нет, — отвечают им другие, — некогда ему за стрелецкой службой кистенем махать. День и ночь службу справляет. А все у него с похода в украинские земли. Наверно, пана зажиточного обобрал да и утаил». — «Как же, утаишь там, — не соглашаются бывалые курчане, как и Фрол, побывавшие в походах. — Сотни глаз за тобой следят. Если воеводы не отберут, то свои же и убьют, чтобы забрать да продуванить». «Все то — пустое, — машут отрицательно руками на прежние небылицы более смирные, — клад он отыскал. Вот и разбогател. То ли слово заветное знает, то ли просто повезло. Старики сказывали, в наших краях кладов много зарыто. Только не каждому они даются. А Фролу, видать, какой-то дался».

Докатывались отголоски этих досужих разговоров и до Фрола. Он только скалился щербатым ртом да советовал говорунам меньше языками болтать, а больше руками делать. Тогда, мол, и у них достаток какой-никакой появится. «Горбатиться надо, а не лясы точить!»

— Зачерпни из бадейки ковшик водицы да иди сюда, — теплеет голосом мать: ведь не на побегушки сын спешит — на работу, — солью над лоханью… умоешься. Нехорошо немытым да нечесаным на воеводский двор идти.

— А еще нехорошо не емши на службу топать, — раздается с полатей голос Фрола. — Хоть кус хлеба съешь да молочка испей. Служилый день долог…

— Парного, — уточняет мать. — Буренку только подоила.

— А к воеводе еще успеешь, — продолжает поучать отец. — Служба, сын, она такое дело, что никуда не убежит, но занудить может. Недаром в народе поговорка сложилась: «Служба да нужа — нет их хуже». Так что не торопись, а делай, что мать говорит.

— Да идти-то до воеводских палат ого-го! — слабо сопротивляется Семка, направляясь к бадейке за водой.

— Тебе это «ого-го» в три прыжка одолеть и не вспотеть, — улыбается мать.

— Так то, когда босой был. Ныне — никак не смогу… Ногу жмут, негодные, — бранит Семка постолы, возвращаясь к закутку с полным ковшиком.

— Так то с непривычки, — хмыкнул отец. — Обтерпится.

— А ты до воеводских хором дуй босиком, — советует мать, принимая от Семки ковшик с водицей и сливая ему на ладошки, соединенные пригоршней. — Там и наденешь…

— И то, — соглашается Семка, умывая личико.

Но вот Семка, наконец, умыт и причесан. Перекрестившись на темные от времени образа, неспешно (спешить при еде — грех) съел кус хлебца и испил молока. Поблагодарил мать. Теперь можно и к воеводе Шеину Алексею Семеновичу направляться. Пока босым, налегке. Мать верно подсказала, обуться можно и там, у воеводских палат.

Алексей Семенович долго и тяжело взирал на дьячка Пахомия, мявшегося, тихо переступая с ноги на ногу, посреди воеводской.

В воеводской, как и в прошлый день, несколько сумрачно, душно и затхло. Только мух поубавилось. Это еще вчера он заставил приказных бить мух нещадно и гнать их вон из воеводской палаты, «чтоб их мерзкого духа не было». И те постарались. Где мухобойками, где прочей ветошью били и гоняли нечисть до полного изнеможения, очищая воеводские палаты. Но нескольким удалось уцелеть, и теперь они то тихо ползают по конному стеклу, то с ожесточением бьются в него, стремясь на свободу. А одна, видать, угодила в паучьи сети: все скулит и скулит в дальнем темном углу, вызывая чувство гадливости и раздражения.

Шеин восседает один, приказав приказным быть в соседней комнатушке. «Кликну, если понадобитесь», — обронил сурово и властно. Те только перегнулись в молчаливом поклоне.

Старый воевода Петр Васильевич Шереметев сказался занедужившим — маялся животом — и в воеводские палаты не пришел. «Перепостился, старый хрыч, — иронично хмыкнул на это известие Алексей Семенович, зная пристрастие старого боярина к сладкой да жирной снеди. — Или же с молодой женкой своей расстаться никак не может… несмотря на Петров пост». Сам он на этот раз супругу в грех не вводил, оставив досматривать сны. Думать о том, что Шереметев просто-напросто возложил весь груз воеводских обязанностей на плечи своего молодого товарища, как-то не хотелось.