Георгий Северцев-Полилов: Сердобольная. Первый Спас [Историческая повесть и рассказ времен Иоанна Грозного. Совр. орф.]

Так как монастырь находился в недалеком расстоянии от города и остановок долгих не предвиделось, то особых запасов с собою не брали; монахи должны были сами угощать царя.

— Пожалуй к вечерням позапоздаем, ишь сколько солнце за полдень зашло! — заметил ближний человек Николай Собакин, приставляя козырем к глазам руки, и смотря на солнце.

— Попозже-бы лучше идти, жара поспадает, морить не будет, — ответил его товарищ Иван Прончев. Оба они были назначены в царские «мовники» и должны были, во время погружения царя в иордань, плескать на него водою и держать плат.

Действительно, день был страшно удушливый, парило сильно и, несмотря на сияющее солнце, кое-где на небе сбирались тучки.

— Ввечеру дождь сберется, прохладу даст! — заметил Собакин.

Хотя царь и решил идти на богомолье пешим, колымага его следовала в походе «про всяк случай».

Со сборами запоздали, вышли только часам к четырем. Передовой поскакал сообщить в монастырь, чтобы к вечерням царя не ждали.

Алексей Михайлович шел на богомолье без супруги с одними боярами, но все-таки шествие растянулось на долгое протяжение.

Царь был весел. Слегка опираясь на посох, он шел в обыкновенном «ездовом» наряде, разговаривая с князем Щербатовым.

Московский люд, сдергивая шляпченки, низко кланялся при встрече с государем. По обеим сторонам царского поезда шли боярские дети и рынды в красивых белых кафтанах, блестя на солнце стеклянными пуговицами и острыми бердышами, перекинутыми через плечо.

Скоро выбрались за город и пошли полями.

Местами озимое еще не было убрано, спелая рожь, точно золотое море, колыхалась от малейшего движения ветерка.

В воздухе стоял аромат спелого зерна.

— Сколь приятен для всех живущих должен быть этот запах! — проговорил царь, — он сулит им обильный урожай, закромы полные спелым зерном! Сорви-ка мне, Константин Осипович, цветик синенький, васильком что прозывается.

Тучный Щербатов бросился исполнять приказание царя, но полнота мешала ему наклониться.

Алексей Михайлович это заметил и улыбнулся.

— Вижу, твое, князь, напрасное старание, ты как тучный вол только мнешь злаки хлебородные, а нагнуться до цветка тебе невозможно.

— Фединька, — крикнул он стольнику Нарбекову, — сорви хоть ты!

Стольник сейчас же исполнил желание царя.

Смущенный неудачей, весь красный от усилий, возвратился Щербатов к государю.

— Сколь дивен Господь милосердый в Своих творениях — сказал Алексей Михайлович, рассматривая сорванный василек, — цветик милый приукрасил, как никому из людей не сделать!

Солнце стояло на закате, но жара не спадала, тучки исчезли, небесная бездна глядела сверху безмятежною лазурью, о дожде не было и помину. Пышущий зноем день догорал.

Вдали показались белые стены и колокольня Симонова монастыря.

Там уже заметили царский поезд, раздался трезвон, колокола гудели, звонкою медью разливаясь по низине, будя чуткое эхо, притаившееся в сосновом бору.

Голова шествия, государев духовник, несший крест с мощами митрополита Петра, входил уже в святые ворота, встреченный архимандритом игуменом с монастырскою братией, поющей ирмосы завтрашнему празднику, когда царь только еще показался. Он отправился в церковь помолиться, а затем вместе с игуменом и боярами сидел в густом монастырском саду, наслаждаясь чудным вечером, легкою прохладою, окутавшим истомленную природу.

Тишина стояла изумительная, солнце закатилось; в том месте, где красное полымя заката бледнело все больше и больше, где оно исчезло, заиграли перламутром краски.

— О, величие Божие! — умиленно воскликнул государь, — спойте, братие, «Свете тихий…»

Монашеский хор встрепенулся и тенистый сад огласился сладким песнопением.

На землю слетала ночь с миллиардами звезд, блестевших на темно-синем небе.

Утомленный царь мирно дремал.

Утренняя заря только что занялась, как с монастырской колокольни послышался призывной звук колокола.

Ночная роса с травы еще не успела исчезнуть под горячими лучами дневного светила, а Алексей Михайлович уже слушал в церкви утреню.

Вновь заливались монастырские «вершники», гудели «демественники», звонко выкликали молоденькие кононархи.

Царь был доволен чинною обительскою службою.

Долго продолжалась праздничная утреня, обедню начали только в восьмом часу, тоже протянувшуюся немало времени.

На Москве-реке против монастыря устроен был плот со спускавшейся лестницею прямо в воду. Над его убранством хлопотала часть братии и боярские дети. Весь плот был устлан листвою и цветами, узкая дорожка персидского ковра сбегала по ступеням в воду. Думный дьяк Дохтуров, на котором лежало главное распоряжение, зорким взглядом осматривал — все ли в порядке и когда раздавшийся трезвон дал знать, что крестный ход двинулся из церкви на иордань, он побежал к нему навстречу.