Леонид Мартынов - Повесть о Тобольском воеводстве

Вот тогда-то Крижанич и завопил, что, де, казаки донские, равно как и люди Поволжья, увы, не способны стали служить своей родине, как надо! И виноваты, мол, в этом не столь они сами, сколь правители России — не мудрые, самовладцы несовершенные! Людодерством, сиречь тиранией, выколачиванием налогов к податей довели правители народ до кровавого и буйного мятежа. Потому и восстали против тиранства люди под знаменами Разина!

Ульян Моисеевич вытолкал буйного гостя своего в шею. Не заявлять же в самом деле на сего Крижанича слово и дело государево! Ах, неспокойный и вздорный человек! Мало ему, что уж попал сюда, в Тобольск, в ссылку.

И действительно, вот уже больше десяти лет, как пребывал в Тобольске оный Крижанич. Уроженец далекого запада, хорват родом, католический поп, еретик, целовавший туфлю римского папы, надумал этот Крижанич, что настанут счастливые времена, если все славяне — хорваты, чехи, поляки, русские — объединятся духовно под главенством римского папы, а государственно объединятся под высокою рукою русского царя. И будет это объединенье всех славян против немцев, которые суть саранча, скнипы, пагубная зараза земли. Вот и явился Крижанич в Москву проповедывать такой великий союз, учить царей русских, а попутно и обличать несовершенность русских порядков, как это он понимал. За все сие вместе и очутился в Тобольске под надзором властей. Получая от казны семь с полтиною в месяц, жил безбедно. Творил труды весьма премудрые — трактат о государстве да „Грамматично исказанье об русском иезику“, чтоб познали люди такое наречье, которое было бы понятно для всех славян света божьего. Так и жил. И теплилась лампада в его келье еще в те ночи, когда пищал Семен Ремезов в пеленках, да так же теплилась эта лампада и теперь, когда сын стрелецкого сотника уже познал грамоту и подумывал о том, что скоро пойдет на службу царскую. Отец, по мере того, как Семен подрастал, многое кой о чем рассказал сыну. И теперь, в этот раз, выпроводив гостя, объяснил сотник сыну, что мудр, конечно, Крижанич, но не во всем. Вспомнить к примеру его рассуждения о расколе. В 1664 году ересиарх протопоп Аввакум, возвращаясь через Тобольск из Даурской ссылки, пожелал видеть Крижанича. „Вот, мол, не я еретик, а он“. И что ж получилось? По началу Крижанич себя вел разумно. Пришел и спросил у Аввакума благословенье. А тот: „Не подходи! Скажи сначала, какой ты веры!“ На то Крижанич спокойно ответил, что о вере готов объясниться с архиереем, но не с Аввакумом, который сам подвергся сомнению в вере. Хорошо сказал! Но потом, как начал уж он, Крижанич, болтать после отъезда Аввакума, так прямо и слушать было тошно! „Глупцы, мол, они, монахи, не желающие стереть с себя плесень старинной дикости. Не от глупых ли безграмотных мужиков, не от глупых ли причин, ради того, что срачица переменена на саван, и поднялся на Руси раскол?“. Тут-то, в этих-то рассуждениях и показал Крижанич, что смотрит он поверху, не всегда вникая в суть. Причина раскольничьих бунтов, — хмурясь пояснил сыну Ульян Моисеевич, — в том же самом, в чем и причина войны Степана Разина, — в людодерстве великом, в том самом людодерстве, которое Крижанич правильно обличает. Ведь не зря мужики, казаки, стрелецкая беднота в церковные дела впутались. Не из-за срачицы, не из-за савана, не из-за буквы книжной! А чтоб насолить царю да боярам да патриарху Никону, который высшей предался власти и с людодерами стал заодно. То-то, сынок! Но об этом помалкивай!

Отец же знал. Не раз выезжал и сам он по приказу воеводы разгонять скиты раскольничьи, которых все больше и больше становилось в лесах сибирских дремучих, не однажды вламывался он с саблей в руках в пылающие избы и с руганью выталкивал оттуда за волосы отчаянных самосжигателей. Безумье! Но у безумья были свои причины.

И не мог честный сотник Ульян Ремезов таить от себя всего этого. И не мог не поведать сыну, подростку, который вот-вот пойдет и сам на трудную службу царскую. И часто, возвращаясь из служебных поездок, отец писал что-то, — писал, раздумывал, рвал, писал снова…

Писал отец, перебирал старые бумагу. Мерцала по ночам лампада в келье ссыльного хорвата. Крижанич писал свое, — выдумывал новый язык, понятный для всех — славян мира, писал о том, как надо управлять государством, делал заметки о стране Сибири. Писал немало и воевода Годунов, окруженный дьяками своими, письменными головами. Что писали они? Объяснительные записки к чертежу земли сибирской? Или извещения в Москву о последних нападениях калмыков и киргизов на пограничные остроги? Или о побегах содержимых в Сибири ссыльных рязанцев и малороссиян? Или о самосжигательстве раскольников?