Леонид Мартынов - Повесть о Тобольском воеводстве

Но вести летели, обгоняя одна другую. И не успели тоболяне решить, как они будут бороться с ляхами, пришло известие об убийстве самозванца. Убит подлый вор, разгромлены честными москвичами шляхтичи — друзья вора. Царь ныне — Василий Шуйский, и не придут поляки владычить над Сибирью. Опасность миновала!

Однако, рано обрадовались. Опасность надвинулась да еще и какая! Но встала не оттуда, откуда ждали. Не с запада, а с севера и востока и юга. Смута, одевшись в малицы, парки, татарские рысьи шапки, проникла в юрты, в чумы, в земляные крепостцы туземных владык.

И началось с малого. Казалось бы, недоразумения можно легко уладить. Князец обских остяков Онжа Алачев потребовал вдруг обратно идола Палтыша, которым, де, брат его, Онжа Ичигей «княжил и остяками владел». По указу царя Василия идол был незамедлительно возвращен Алачеву. Но мир не воцарился. Дело как видно, было не только в идоле Палтыше и не толь ко в Онже Алачеве. Слухи о великих потрясениях за Камнем доходили не только до князей, но и до самого последнего рыбака, охотника. А тут как раз пришли вести про некоего холопа, который повел русскую бедноту на царя Шуйского, на бояр, на торговых людей, — слухи про Ивана Болотникова.

Сибирские князьки, султаны и мурзы неплохо учитывали положение дел в России и сумели направить движенье народное в ту сторону, куда знати хотелось. И в начале 1607 года оказался русский острог Березов в осаде остяцкой. Осада эта длилась шестьдесят дней. Воевода березовский князь Петр Ахамашукович Черкасский отсиделся, разгромил в конце концов осаждающих. Но волнения не утихали, ибо то, что творилось по соседству, за Камнем, весьма обнадеживало всех поднимающих меч здесь, в Сибири. Там, за Камнем, на Суре, на Вятке, на Волге длились восстания против Шуйского. И боролись там разные люди, кто за что. Если недавно, в 1606 году, мордва, бортники, боярские люди и крестьяне вместе шли на Нижний Новгород, воодушевляемые примером Болотникова, то в 1608 году, после разгрома Болотникова, вождями восставшей мордвы и марийцев пытались стать феодалы-мурзы, которые призывали народ признать второго самозванца — Тушинского Вора. Но как бы то ни было, а там, за Камнем, шли мятежи и распространялись они вплоть до Хлынова (Вятки). И народы Сибири не были безразличны к тому, что происходит поблизости, за горным хребтом.

Сибирь волновалась. И надо сказать, много способствовали этому волнению некоторые русские довольно высокие начальники, неумные и алчные, решившие половить рыбку в мутной воде. Воспользовавшись всеобщим замешательством, эти люди занялись личным обогащением — под видом похода на бунтовщиков шли попросту грабить. Томские воеводы насилиями вызывали восстание обских остяков, надолго поссорили русских с киргизами, позарившись на дорогую соболью шубу жены киргизского князя Немчи. Немча, желая добровольно поддаться России, отправил свою супругу в Томск послом, а воеводы взяли ее и ограбили. И пожег Немча в отмщение все русские села по Чулыму… Так грабители-воеводы сами вызывали восстанья. И смыкался круг восстаний все тесней и тесней. На востоке волновались киргизы, на севере — остяки, вогулы, самоядь. В лесах Прииртышья согласно зашевелились татары. Сыновья и внуки Кучума подавали им голос из-за Оми, из-за калмыцкого рубежа. И храбрые Казаки едва удерживали восстания, всеми силами старались оборонить Сибирь от беды. Смиряли азиатцев, пресекая в то же время вредительские действия грабителей-воевод. Воюя с одними непокорными народами, сибирские казаки делали попытки войти в соглашение с другими. И многие из этих попыток удавались блестяще. Так, сибирская администрация завела в эти 1606–1609 годы твердые дипломатические сношения с теленгутами, калмыками, монголами, модорами, тубинцами, джесарами. И главными зачинателями этой новой дружбы были чаще всего простые казаки, промышленники, люди низшего служилого сословья, — доморощенные, но ловкие дипломаты. Они боролись за Сибирь и оружием и словом. Русские люди дорожили Сибирью. Дорожили ею казаки, участники ермаковского похода, ибо они завоевали у Кучума эту прекрасную землю; дорожили ею пахари, выбежавшие сюда из-за Камня, ибо эта земля спасла их от голодной смерти, дорожили охотники и промышленники, утвердившие на краю этой земли Мангазею — город соболя, тесовые русские ворота в златокипящее Лукоморье.

Кто из них хотел бы, чтоб Сибирь стала снова царством, как при Кучуме-царе? Никто!

Князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский в эти годы меньше всего был занят делами сибирскими. Разве что слушал время от времени рассказы возвращающихся из сибирской опалы, — сиречь с сибирской службы, — воевод: Шереметьева, Голицына и других. Эти люди появились в Москве радостные, счастливые: унес, мол, господь из-за Камня! Князь Иван снисходительна смеялся: «Смотрите, не попадите опять в немилость, держитесь Москвы». Сам он держался ее крепко, показывал пример всем. Он, скромный книжник, давно уж превратился в ловкого расчетливого царедворца. Три царя потеряли уже троны — Годунов, его сын Федор, затем Лжедимитрий, — сотни людей были казнены и сосланы, а князь Иван как был, так и остался при дворе, у власти, в Москве. И казалось, что его положение укрепляется все прочнее и прочнее.