Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

– Нужно будет решиться причинить вред нашим собратьям, – сказал Рекаб. – Ошпарить их кипятком, засыпать их стрелами, если придется. Поскольку только страх не позволяет им восстать против римлян. Нужно, чтобы страх покинул их, и тогда они станут нашими союзниками.

– В распоряжении римлян десять тысяч рабов. Ты хочешь их всех убить?

– Почему бы нет? Если это поможет спасти наши семьи.

– Иными словами, убить десять тысяч иудеев, чтобы спасти три сотни? Да простит меня Господь!

– А простим ли мы его? – отозвался Варавва. – Чего ждет наш Бог? Почему не вмешивается? Или он оглох и ослеп? Не позднее чем через два дня восстание будет подавлено! Кто тогда будет защищать его дом? Римляне?

Варавва в своей обличительной речи был столь убедителен, что никто не осмелился перечить ему, лишь Давид почувствовал, что должен это сделать, и заговорил:

– Мы не должны рассчитывать на Бога, Варавва, только на самих себя. Моисей не ждал помощи Всевышнего, чтобы привести свой народ в Землю обетованную. Он действовал сам, движимый нерушимой верой, и именно эта вера в Бога заставила расступиться Красное море! Именно она. А у нас есть такая вера?

Выступление Давида заставило замолчать всех собравшихся. Сын Иешуа вопросительно смотрел на предводителей кланов. Каждый по очереди кивнул, в том числе и Варавва, впечатленный зрелостью суждений молодого человека.

– Давид из Назарета произнес золотые слова, как часто делал его отец, Иешуа, которого кое-кто из вас знал. Раз он решил пожертвовать ради нас своей жизнью, значит, он уверен в справедливости нашего дела. Не важно, что он еще так юн. Давид из Назарета грозный боец, которого воспитал зелот Шимон, и в нем живет дух того, кого некоторые из нас считают Мессией. Какими бы ни были наши верования, нам понадобится этот дух в ближайшие дни. А пока за работу, братья! И пускай наша вера укрепит вас всех.

По залу пролетел одобрительный гул, и предводители кланов разошлись. Варавва остановил Досифея и спросил у него:

– Ты можешь найти приличную комнату для наших гостей?

Самаритянин утвердительно кивнул. Он по-дружески похлопал по плечу Варавву и ушел вместе с Давидом и остальными. Прежде чем выйти, юноша оглянулся на Лонгина и по его взгляду понял, что заставило его остаться.

Варавва видел, что центурион даже не шелохнулся.

– Если мужчина хочет остаться для разговора с другим мужчиной, значит, он будет откровенен. Давай, римлянин. Я тебя слушаю.

– В день штурма мои планы тебе не пригодятся, потому что перед тобой будет не воин, а демон.

– Когда в моей руке оружие, я и сам демон, римлянин.

– Я знаю, – ответил трибун, рассматривая человека, погубившего его близких. – Но я служил под командованием прокуратора и знаю, как он будет действовать. Он получает удовольствие не от победы, а когда унижает других. Когда они страдают. Здесь с тобой не только воины, но и женщины и дети. И ему об этом известно.

– Наши женщины и дети – тоже воины, – сказал Варавва. – И более грозные, чем некоторые мужчины. Они будут сражаться плечом к плечу с нами, потому что Храм Всемогущего такой же их, как и наш.

Лонгин молча кивнул в знак согласия, потом повернулся, собираясь уйти, но мозолистая рука легла на его плечо.

– Откуда ты знаешь? – спросил Варавва.

– Что?

– Что я – демон, когда в моей руке оружие?

Лонгин смотрел на него, ничего не отвечая. Перед ним стоял насильник его матери, убийца его отца. Может, это было еще одно испытание, которое Бог ему послал, чтобы проверить крепость его веры?

– Мой отец был врачом-хирургом римского гарнизона в Сепфорисе, – сказал центурион. – И мы с матерью жили там вместе с ним. Мне было шесть лет, когда я впервые увидел тебя в деле…

В глазах Лонгина заблестели слезы, зелот видел, что он все еще жаждет мести, хотя и подавляет это желание.

– Значит, ради этой встречи Бог уберег меня от распятия и гибели на галере! – произнес он. – За эти преступления я наверняка попаду в ад, римлянин. Впрочем, я уже там, когда гляжу в твои глаза. Что ж, открой мне туда дверь!

Он вытащил свой меч и протянул его Лонгину. Центурион с ужасом смотрел на лезвие, словно увидел на нем кровь своего отца. Возможность отмщения была на расстоянии вытянутой руки шестилетнего ребенка. Он мог совершить это. В один миг поквитаться.

Лонгин отвернулся и, сделав несколько шагов к выходу, остановился.

– Твоя смерть не вернет мне моих родителей, Варавва. Я и сам грешник, а прощение Божье нельзя добыть местью.