Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Вы не поверите, до чего я счастлив, что удрал наконец от этих негодяев, засевших в Кремле, вы, надеюсь, отлично понимали, что орал я на вас на этом собрании по поводу идиотских «Двенадцати» и потом все время подличал только потому, что уже давно решил удрать, и притом как можно удобнее и выгоднее. Думаю, что зимой будем, Бог даст, опять в Москве. Как ни оскотинел русский народ, он не может не понимать, что творится! Я слышал по дороге сюда, на остановках в разных городах и в поездах, такие речи хороших бородатых мужиков насчет не только всех этих Свердловых и Троцких, но и самого Ленина, что меня мороз по коже драл! Погоди, погоди, говорят, доберемся и до них! И доберутся! Бог свидетель, я бы сапоги теперь целовал у всякого царя. У меня самого рука бы не дрогнула ржавым шилом выколоть глаза Ленину или Троцкому, попадись они мне, — вот как мужики выкалывали глаза заводским жеребцам и маткам в помещичьих усадьбах, когда жгли и грабили их!

Толстой повздыхал, поохал и признался:

— Я все больше склоняюсь к мысли, что не избежать поездки за границу. Перезимуем там, к весне-то уж точно большевикам дадут под зад коленом, вот и опять будем жить по-человечески.

Вечером следующего дня гудел пир у супругов Цетлиных.

Дед Михаила Осиповича — Вульф Высоцкий был весьма уважаем в еврейских кругах. Он отличался честностью, деловитостью и основал знаменитую чайную фирму «В. Высоцкий и К°». Обороты были миллионными. Вот откуда шло благоденствие Цетлиных.

Звенели бокалы, искрилось шампанское, розовато светились тонкие ломтики лососины, жирным черным квадратом возвышалась паюсная икра.

— Я всегда говорил, что с Цетлиными надо крепко дружить! — хохотал Толстой. — Где еще осталось такое изобилие?

— Какой вы меркантильный, таких и на порог пускать не следует! — притворно возмущалась Надежда Тэффи.

— Меркантильно, зато от сердца! Господа, наполним бокалы, выпьем за честь и славу этого дома, за красоту нашей сказочной хозяйки. Как повезло Михаилу Осиповичу! Но я знаю, чем он вас околдовал — своей благоуханной поэзией.

— Да, мне Михаил Осипович посвящал славные стихи! — В голосе Марии Самойловны звучали нотки гордости.

Поэт застенчиво улыбался в пышные усы.

— Счастливец! — ревел Толстой и бухался на колени перед Марией Самойловной. — Божественная, не отторгайте мой призыв, не дайте иссохнуть от неутоленного желания. Позвольте вашу ручку! Лишь один поцелуй… — Замечательно изображая африканские страсти, он приникал к руке.

Гости до слез хохотали, а муж Марии Самойловны, милый и тишайший человек, заботливо обходил стол, следил, чтобы гости хорошо пили и вкусно ели.

Михаилу Осиповичу не повезло — еще в раннем детстве тяжело заболел. Его возили по всем знаменитым европейским курортам, недуг лечили самые авторитетные профессора. Громадный капитал родителей обеспечивал хороший уход за ребенком, но вернуть здоровье он не мог.

В юности, начитавшись Элизе Реклю и князя Кропоткина, потянулся к политике. Тут как тут подвернулись эсеры. Все эти социалисты, которые борются за справедливость и равенство, всегда уважали богатых людей. Вот и затащили юного Цетлина к социал-революционерам.

Бомбы бросать он не мог, хотя в него мог бросить любой. Так что же он делал в этой цитадели убийц? Предположить нетрудно. Часть капитала Цетлина поступала в кассу эсеров. Он помогал готовить на Руси, где благоденствовал, великие революционные перемены.

Так, в печальном памяти 1905 году этот тихий и милый человек передал партии три тысячи рублей для организации… убийства Николая II. Знал бы мудрый Вульф Высоцкий, в какое глупое дело вложат его капиталы!

И вот настали долгожданные денечки. Сначала разрушили монархическое государство, затем разогнали Временное правительство, а в январе восемнадцатого года — после первого дня работы — и Учредительное собрание, ради которого все эти перемены и мыслились.

Управившись с глобальными делами, новая власть принялась за более мелкие. Стали вылавливать, допрашивать и ликвидировать всех тех, кто расшатывал трон российских царей, — всяких там кадетов, октябристов, меньшевиков и прочих. Эсеры продержались больше всех, но дошла очередь и до их голов.

Впрочем, Цетлины пострадали еще раньше — вся буржуазия была объявлена врагом революции и пролетариата, поэтому ее начали тщательно разыскивать, выявлять, ограблять, уничтожать, растирать. После того как у Цетлиных реквизировали особняк на Поварской, они перешли на нелегальное положение, а затем утекли к берегам Черного моря.