Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Прошу т. Молотова постараться разослать это письмо членам Политбюро вкруговую сегодня же вечером (не снимая копий) и просить их вернуть Секретарю тотчас по прочтении с краткой заметкой относительно того, согласен ли с основою каждый член Политбюро или письмо возбуждает какие-нибудь разногласия. ЛЕНИН ».

Как преступник норовит в тайне держать свои темные делишки, так и «светоч всего прогрессивного человечества» Ульянов-Ленин сумел почти на семь десятилетий скрыть содержание этого страшного документа от русских людей.

Но каждого обличают дела его. Когда в декабре 1934 года Бунин, приехавший на некоторое время из Граса в Париж, раскрыл «Последние новости», то… свет померк в глазах, разум отказывался верить — большевики взорвали храм Христа Спасителя.

Бунин, покачав головой, с горечью сказал:

— Ведь это какое-то бесовское неистовство. Человеческий разум такого вместить не может! Казалось, давно пора привыкнуть к большевистским преступлениям, но такое… Пусть в веках будут прокляты эти мерзкие деяния!

Ах, московские юродивые и старушки! Велика сила вашего провидения. Если бы им хоть в малой степени обладали кремлевские вожди! Может быть, ненависть грядущих поколений остановила бы их преступную руку.

Когда Бунины, отстояв обедню, вышли к Никитским Воротам, то столкнулись с супругами Цетлиными. Михаил Осипович был на двенадцать лет моложе Бунина, с детства страдал тяжелыми недугами и был одержим манией стихотворства, книги издавал в Париже.

Цетлины были богаты, помогали порой бедствовавшим писателям и художникам и устраивали в своем роскошном особняке на Поварской литературные вечера. Впрочем, Михаил Осипович обладал неплохим критическим даром, а из стихотворений, проникнутых еврейским национальным духом, можно отыскать с десяток довольно интересных. У него была роскошная шевелюра смолянистых жестких волос, уложенных назад, пышные усы и приятное лицо, нравившееся дамам.

У Марии Самойловны было крупное лицо с большим вздернутым носом и могучая, чуть ли не борцовская шея — все это далеко от эталонов красоты. Но у нее были громадные, подернутые печалью глаза, она была начитанна и политична. И еще: вся она была какая-то… ну, мягкая, что ли. Мягкие белые руки, мягкий голос, мягкая улыбка. Даже походка была мягкой, неслышной. Как у большой породистой кошки.

…По-весеннему все горело от солнца, плавилось золото церковных куполов, блестела снежная дорога, блестели крыши домов, голубое небо было безоблачным.

— Мы отпустили нашего шофера, решили наконец погулять по Москве. Такой чудесный день! — улыбнулась Мария Самойловна.

— Наши намерения совпадают! — обрадовалась Вера.

Отправились по Никитской к центру. У Охотного ряда свернули влево, миновали Театральную площадь, поднялись к Лубянке.

Кругом шумело многолюдье, кучками теснившееся тут и там возле большевиков-агитаторов, призывавших «разгромить буржуазию», идти за Лениным и Троцким — «борцами за светлое будущее пролетариев всех стран».

Недалеко от водопоя, в центре Лубянской площади, взобрался на мужичьи сани рыжий парень в драповом, изрядно ношенном клетчатом пальто с каракулевым воротником шалью, с белесыми кустистыми бровями и бесцветными глазами, со свежевыбритым лицом, усердно припудренным, и золотыми коронками во рту.

Не возвышая, не понижая голоса, оратор как по писаному внушает толпе:

— Крестьяне, рабочие и воины! Много веков преступная воля царей и буржуазии издевалась над массами, проливая реки крови по улицам городов и деревень. Эти деспоты кормили народ вместо хлеба свинцом. Они довели родину до войны и разорения…

— А у самого изо рта золото светится! — гогочет солдат, сворачивая козью ножку. — Ишь, его тоже довели, а ряшка — что тележное колесо…

Окружающие хохочут. Оратор делает вид, что не слышит нахальной реплики.

— Вы, товарищи трудящиеся, конечно, видели картину известного художника Репина, где Иван Грозный убивает собственного сына, так сказать, близкого родственника, наследника. Читали вы у знаменитого писателя Мережковского о том, как Петр Великий собственноручно пытал и казнил царевича Алексея? А ведь это был его родной сын, можно сказать — ребенок.

Подходят к толпе два грязных, обросших щетиной солдата. Оба коротконогие, оба в кулаках держат подсолнухи. Они жуют, смотрят недоверчиво и мрачно. Рядом с ними рабочий в желтой кожаной куртке. На его лице играет злая усмешка. Всем своим видом он показывает собственное превосходство над толпой. Остановился, мол, только на мгновение, для забавы: заранее, дескать, знаю, что говорят здесь чепуху.