Ольга Гурьян - Мальчик из Холмогор [Повесть]

Сделал я это и жду, что дальше будет. А ничего нет. Каждое утро просыпаюсь, думаю: «Ночью не ушёл ли?» Нет, не ушёл. Сколько-то дней протекло, а тут из нашего села отправлялся на Москву обоз с рыбой. Все люди вышли на улицу провожать. Смотрю — и Михайло Васильевич здесь. Я его тихонько спрашиваю:

«Вот бы тебе попутчики?»

Ничего он не ответил. Обоз ушёл. Михайло Васильевич как ни в чём не бывало домой воротился. Я нарочно мимо прошёл, вижу, во дворе дрова колет, на меня и не глядит, будто и не брал у меня паспорта и денег.

Сон у меня всегда был короткий. Бывало, все спать лягут, а я по горнице брожу или во двор выйду, посмотрю на небо, на звёзды: какова завтра погода будет?

Вот заснули все, и у Ломоносовых тоже, вижу, огни погашены. Вышел я во двор, хожу взад-вперёд, под валенками снег поскрипывает. И почудилось мне, будто не я один шагаю, а ещё чьи-то шаги слышу. Я остановился, а скрип громче. И вдруг передо мной Михайло Васильевич.

«Ухожу я, — говорит. — Прощай, Фома Иванович! Спасибо тебе, вовек не забуду».

«Прощай, Михайло, — говорю. — Как же ты идёшь? И котомки у тебя не видать».

«Всё моё при мне, — отвечает. — Две рубахи надеты и нагольный тулуп и две книжки любимые за пазухой».

Обнялись мы с ним, простились, и он ушёл. Вот, слышу, скрипит снег, скрипит всё тише, и вовсе ничего слыхать не стало…

— Дедушка, а он догнал обоз? — спросил Андрейка, когда Фома Иванович замолчал.

— Догнал, милый. На третий день догнал, да приказчик отказался взять с собой. Другой бы обратно воротился, а Михайло Васильевич дождался другого обоза и с ним уже пошёл в Москву.

— Каково ему, сердечному, было от родного дома, от отцова хозяйства столько вёрст за санями по морозу вышагивать! — сказала, горестно вздохнув, бабушка Евфимия.

— А я тоже так пошагаю? — испуганно спросил Миша. — За санями по морозу?

— По морозу — это хорошо! — сказал Фома Иванович. — Морозец, он бодрит. Лишь бы валенки целые были. Я сам моложе был, сколько вёрст отшагал.

— Маменька, а у меня валенки целые? — спросил Миша. — Прошлогодние-то я проносил, помнишь?

— Да что ты, Фома Иванович, что ты, Мишенька! Разве мы с отцом тебя так отпустим? С отцовского согласия парнишка едет, а не против его воли. И я небось ему родная мать, а не мачеха. Нет, как санный путь станет, пойдёт в Петербург обоз с рыбой. А поведёт его хороший человек, Евсею Фёдоровичу давнишний знакомый, Иван Макарыч. Уж мы с ним договорились, и он обещает Мишеньку доставить и сдать Михайлу Васильевичу на руки в целости.

— В целости — это хорошо! — сказал Фома Иванович, и все засмеялись.

— Марья Васильевна, уже весь обоз прошёл, одни наши обшевни остались, — сказал Иван Макарович и, ловко обхватив Мишу, поднёс его к матери, чтобы она могла его благословить. — Долгие проводы — лишние слёзы.

Заплаканный Миша обеими руками ухватился за мать и не мог оторваться.

— Марья Васильевна, прощайся, пора! — повторил Иван Макарович.

— Прощай, Мишенька. Будь хорошим! — проговорила Марья Васильевна.

— Прощай, сынок! — сказал отец.

Иван Макарович усадил Мишу в обшевни, хлестнул лошадей, обшевни повернули, и родители скрылись с Мишиных глаз. Миша свернулся комочком и застыл молча, только иногда вздрагивал.

Иван Макарович бежал рядом, погоняя лошадей и изредка поглядывая на Мишу. Когда выехали за околицу и догнали обоз, он прыгнул в обшевни, достал из-за пазухи кусок пирога и сунул его Мише.

— Может, покушаешь?

Но Миша дёрнул плечом, не подымая головы.

Прошло несколько времени, и Иван Макарович сказал:

— Смотри, Мишенька, сполохи играют.

— А пусть, — ответил Миша.

— Я бы на твоём месте посмотрел. Подыми голову-то. Может, таких и не увидишь больше. Вот приедешь в Петербург, Михайло Васильевич спросит: «Сполохи видал?» А ты ответишь: «А пусть». Это ему не понравится.

— Почему? — спросил Миша и поднял голову.

— А как же? Он сам до чего на них смотреть любил! Как разгорится сияние, он выбежит из дому, ляжет наземь, на спину и неотрывно на него глядит. Как уж потухнет свет, а Михайло Васильевич всё ещё лежит и смотрит. Растолкают его, растормошат, он очнётся, подымется, уйдёт в дом… Смотри, Миша, уж зори отыграли, стали лучи раскидывать.

Миша поднялся и посмотрел на небо. По всему небу бежали молочно-белые лучи. Они становились всё ярче, краснели, зеленели, и радужные столбы заиграли, сдвигаясь и раздвигаясь, наливаясь багрянцем. Потом замерцали, словно задышали, бледнея и вспыхивая, и погасли.