Кирилл Богданович - Ставление города у Красного Яра

изкое закатное солнце багрянило воду. Напористый ветер гнал рябь по воде.

Напрягая жилистые руки, Федька раз за разом дергал пеньковую веревку — из воды комлем вперед лезло лиственничное бревно. По пояс мокрый, увоженный в смолье, песке и глине, Федька, оступаясь на галечном берегу, тащил тяжелую лесину. Наконец остановился и утер пот с лица. Дальше одному тащить было не под силу. Федька огляделся.

Вон они, казаки, кто с чем — с топором, с теслом, с пешней, с напарьем [1] Напарье — сверло, бурав с коловоротом. , с заступом.

По всему берегу Енисея рассыпалась его сотня. Стучат топоры, отесывая бревна. Белая щепа устлала берег, ровно кто больших рыбин накидал, из сетей вытащенных. А на яру скрипят вороты, втягивая бревна наверх. И тож топоры стучат.

Уж которую неделю идет острожное ставленье.

Великий труд — острог [2] Острог — крепость, укрепление. ставить, да еще в земле незнаемой.

Когда сюда шли, всего ждали. Но пока бог миловал, все было ладно. Качинские иноземные люди не трогали казаков да еще помогать обещали. Встретили их, казаков, на пути к Красному Яру, Тюлькиной землицы [3] Тюлькина землица или Качинская землица — земли, лежащие в районе впадения Качи в Енисей. князцы — Татуш и Абытай, уже за Порогом [4] Порог — так называли тогда Казачинский порог. это было, лошадей давали — лес на острог возить. Да лошадей все одно мало. Спешит воевода Ондрей Анофриев сын Дубенской [5] Здесь и далее приводится написание Дубенской, а не Дубенский, как пишется сейчас. Автор оставил прежнее написание для сохранения общего стиля языка той эпохи. до осени острог поставить, пока дни погожие.

Федька еще раз огляделся: сзади горы и лес-тайга. Впереди, за Енисеем, опять же горы. И с боков. И кругом тайга. А что и кто в тайге той: друг ли, ворог или только зверь лесной — неведомо.

Облизав обветренные, потрескавшиеся губы, Федька крикнул:

— Эй, казачки! Подсоби кто.

От одной кучки служилых, что сгрудились у воды вытягивая на берег большой дощаник [6] Дощаник — большая плоскодонная лодка, поднимавшая до двадцати человек. , отделился дружок Федькин, казак его же сотни Афонька. В нем, как и в Федьке, трудно было и казака-то признать. В рваных холщовых портах, завернутых выше колен, в холщовой же рубахе без опояски, от солнца черный весь — мужик да и все.

— Чего, Федя, подсоблять-то?

— Да вишь вот, лесина. Не управлюсь один.

— Эк сколь лесин натаскали, и все мало, — проворчал Афонька.

— С тыщу, поди, приплавили? — спросил Федька.

— Боле. Тыщу и еще два ста. Ну, давай, взяли!

Они положили веревку на плечи и, согнувшись, разом навалились. Тяжело переступая, хрипя надсадно, поволокли. И вот бревно легло в ряд с десятками других.

— Тяжело, — выдохнул Афонька.

— Ага, черт — не лесина!

Афонька с Федькой присели около бревен. Уж очень ноги гудели, и руки ныли, и спины ломило.

— Стемняет скоро, — сказал Федька.

— Угу, — кивнул Афонька.

— А чо, Афоня, сколь еще… — утираясь подолом рубахи, начал было Федька, но не договорил.

— Слушай! — разнесся зычный голос с высокого яра, где самый острог ставили.

— Слуша-ай! Слуша-ай!! — подхватили еще голоса.

— Атаманы кличут. Слышь, Федя?

— А может, что воевода огласить хочет?

— Все едино. А ну…

Казаки поднялись и двинулись прочь с берега, по которому тянулись на скликавшие голоса и другие — по двое, по трое, по одному. Шаг их был тяжел — устали казаки за день. Мелкий камень визжал под ногами.

Афонька с Федькой по тропе поднялись на крутой угор. Ветер был здесь сильнее. Он затрепал подолы, вздул рубахи пузырями, разметал волосы непокрытых голов.

Хоть и привычно, а всякий раз на кое время останавливался любой казак, поднявшись на угор. Остановились и Федька с Афонькой, потому — было поглядеть на что.

Прямо перед ними, на мыске, что речка малая Кача, вливаючись в Енисей, образовала, вздымались стены острога, еще до конца не доведенные. Они еще виднелись в притухающем свете дня, белея ошкуренными палями [7] Пали — очищенные от коры и опаленные на огне для крепости бревна, из которых ставились стены острога. . Ладно сложенные, они тянулись по четырем сторонам. Пять башен — две проезжие да три поменьше, на столбах ставленные, возвышались над стенами.