Пётр Чигринов - Под тремя коронами

В отношениях между двумя государствами в это время сложилось тревожное положение. Оно усугублялось откровенными гонениями на Елену. И вот страх панов за содеянное заставил некоторых из них найти, как им казалось, простой выход из создавшегося положения. В январе 1513 г. Елена, выехавшая по разрешению Сигизмунда в Браславль, участвовала в свадьбе своих приближенных — Марии и Григория. Она потребовала у миноритов выдать для этого торжества золотую посуду, но монахи прислали только сорок кубков.

В это же время в резиденции виленского воеводы собрались сам Николай Радзивилл, а также Остикович, Клочко, Гаштольд и Езофович. Все были готовы совершить черно дело… Только бывший охмистр Елены, пан Клочко, засомневался:

— Не угодное богу дело затеваем, Панове… Жизнь королевы и великой княгини должна быть не прикосновенной…

Но на него дружно ополчились остальные участники заговора. А иудей Езофович был непримиримее всех остальных…

— Ну, какая она королева? Некоронованная…

— Представляете, Панове, какие потери понесет наше государство, если Елена вернется к себе на родину. Ведь она при этом присоединит к Московии все свои земельные владения. А они значительны. От мужа она получила во владение земли в Виленском и Трокском воеводствах, около Гродно, возле Минска, не говоря уже о землях в восточной части княжества, в том числе замки в Могилеве, Мстиславле, Чечерске. И нынешний наш государь, его величество Сигизмунд, только в последнее время успел подарить ей Вельск с Суражем и Брянск. А, кроме того, вы же сами видите, что как Иоанн использовал ее положение в нашем государстве для достижения своих политических целей, так и нынешний великий князь московский стремится к этому…

Чувствовавший себя не только хозяином дома, но и сложившегося положения, пан Радзивилл добавил:

— Тебе, пан Клочко, должно быть известно, что без соли и перца в политике, как, впрочем, и на кухне, сложно приготовить что-нибудь стоящее…

— Кроме того, пан Табор, епископ виленский, благословил и напутствовал нас, — добавил пан Остикович…

Ясновельможные паны тайно и спешно послали письмо к преданному Ивану Сапеге человеку — Митьке Федорову, находившемуся в свите королевы, и ключнику Елены Митьке Иванову. Письмо им доставил доверенный человек Езофовича некто Готфорд Волынец. Этим троим поручалось отравить королеву. Голос совести у этих людей не пробудился и никаких сомнений не возникло.

В четверг, на всеядной неделе, 24 января Елена обедала вместе с Аграфеной Шориной. После смерти мужа она стала самой близкой и наиболее доверенной боярыней великой княгини. В ее улыбке всегда было что-то страдальческое, нежное, терпеливое. Елена увидела, что для нее было какое-то бесконечное наслаждение в том, чтобы прощать и миловать, как будто в самом прощении она находила какую-то особенную, утонченную прелесть. Очень часто, обнимая Елену и видя ее страдания, она говорила:

— Прости всех, прости, великая княгиня, и сам бог на страшном суде зачтет тебе твое смирение и милосердие…

Елена с удовольствием слушала ее дружеские наставления. Видя это, Аграфена продолжала:

— Уж так оно пришлось, так случилось… Твое будущее счастье, княгиня, надо как-нибудь выстрадать, купить его какими-нибудь новыми муками. Страдания не только облегчают, но и очищают душу…

Чувство близости с Аграфеной усилилось буквально вчера, когда Елена в продолжении нескольких часов, среди мук и судорожных рыданий, поведала обо всем, что наиболее мучило ее и волновало. Это была история доведенной до отчаяния женщины, пережившей свое счастье; женщины больной, измученной от нестерпимых страданий и унижений и покинутой почти всеми. И в этом случае Аграфена выказала признак ума и необыкновенную тонкость, догадливость сердца.

Для великой княгини на этот раз приготовили любимую фаршированную рыбу, свежее оленье мясо… Находившийся рядом ключник попросил разрешения поднести королеве меду. Беспокойным и выпытывающим взглядом Елена долго и пристально смотрела в его глаза, как будто взывая к совести, прежде чем сказала:

— Налей, Дмитрий… Пусть будет все как суждено…

Затем она подошла к окну, открыла его и поставила на подоконник клетки с любимыми птицами и подняла задвижки. Птицы, как бы почувствовав желание хозяйки дать им свободу, дружно выпорхнули на волю.

— Жаль, что не все доживут до весны, — с невыразимой грустью сказала Елена.

Подойдя к столу, она взяла кубок и, будто прощаясь, глазами, наполненными бездной страданий, обвела всех присутствовавших. Выпила со словами: