Михаил Юхма - Цветы Эльби [Рассказы, сказки, легенды]

— Где, кто поет?

— Береза поет. Вон там, у мыса Илемби!

Иногда мне кажется, что дед просто-напросто выдумывает. Так и сейчас. Ендимер, почувствовав недоверие, насупился. А я, спохватившись, стал усердно прислушиваться. Кругом тихо. Шепчет осока. Под ветром поскрипывают ивы, листок с листком здоровается, с добрым солнышком поздравляет.

— Нет, — говорю я. — Не слышу песни.

— Хорошенько послушай, — как-то очень настойчиво повторяет дед.

— Где уж вам, молодым, услышать.

Я кусаю губы, с трудом скрывая улыбку, и изо всех сил вслушиваюсь в окружающую тишину.

Набежавшая волна качнула лодку. Я невольно сжал руками борта.

— Вот, — сказал дед, слушая песню березы, — даже река вздыхает. — И, погладив длинную бороду, кивает в сторону мыса Илемби. — Бери весла.

Лодка, рванувшись, скользит, вздымая белые буруны.

— Хорошо поет! — уже громче произносит дед. — Слышишь, слышишь?

Только сейчас я понимаю — начинается новая дедова история — и машинально нащупываю в кармане записную книжку, но тут же спохватываюсь. Старик не терпит писанины, говорит: «Хочешь слушать — слушай. Я тебе говорю, а не блокноту».

— Яндуган, — зовет она своего любимого, чтобы он быстрее покончил с супостатами и вернулся к ней. А какая печаль в ее песне! Сколько в ней любви! И надежды!

Я уже не мешаю деду.

— Вот так, маттур, умный человек! Внимай этой песне. Такую не часто услышишь.

И, покачиваясь из стороны в сторону, он неожиданно запел глуховатым баском. Первых слов я не уловил, но прерывать не решился.

Он поет, словно сам для себя. Иногда так тихо, что я почти не разбираю слов.

Голос деда окреп, стал звонче.

…Несколько минут царит тишина. Дед достает трубку и привычным речитативом, так, что ясно слышится каждое слово, продолжает рассказ.

— Так вот, ачам. Нужно уметь слушать песню Илемби. Только люди с чистой совестью, с ясной душой, кому дорога правда, могут услышать ее. Понял?

— Да, дедушка.

— Говорят, что другой такой девушки, как Илемби, не было во всей округе. Была она тонка, словно ивовый прут, красива, как весенний цветок. Очи ясные, будто звезды горят. Скажет слово — ласточкой защебечет. Взглянет — любого приворожит; злого человека добрым сделает, доброго — сильным. А уж если улыбнется, на всю жизнь запомнится. Рядом с ней старики молодели, добрые молодцы робели, а подружкам с ней было весело.

Бывало, выйдет в хоровод лебедушка, сама краса, до пояса коса. И зазвенят на ней монисты да тухьи [9] Головной убор у девушек в виде древних шлемов. , да звонкие алги [10] Вид серьги. , засверкают под луной чистым золотом, как агах [11] Вид камня, который чуваши считают самым дорогим. .

А добра была, как сам пирешти [12] Покровительница домашнего очага. . Скромна, что голубка. А уж работяща да умна — другой такой не сыщешь.

И надо же случиться беде. Ворвались на чувашскую землю враги-кочевники.

Ох, не жизнь тогда была — сон страшный. Налетят среди бела дня ордой поганой, скот перережут, детишек похватают. Жен, сестер — косу на кулак и в седло. И уж не знаешь, не ведаешь, кто ты есть — человек или так, тля травяная. Но всему, брат, есть конец, даже горю народному. Переполнилась чаша терпения, словно горное озеро после дождей.

Поднялся народ, и повел самых сильных батор Яндуган. Был он силен, умен, с очами хылата [13] Беркут. , а сердце львиное имел. Первым в сечу кидался. Закричит — небо расколется, упавший встанет, отставший вперед кинется, а передние врага сомнут.

Был он буре сродни, урагану братец кровный. У них, видать, и силу брал. Молния сверкала — душа его отдыхала, гром гремел — отвага прибавлялась.

Долго бились чуваши под знаменем Яндугана. Не раз уж точил Яндуган иступившуюся булгарскую саблю. На волжских точил берегах, на священных камнях. Стал враг поддаваться, еще немного, и побежит.