Владимир Стрельцов - Трупный синод

Теофилакт, громко рыча, приказал слугам оставить его, но Мароция настояла на своем и пронзительным голосом требовала от слуг обратного. Ее крики привели Теофилакта в чувство и он, наконец, остановился. Теодора лежала на диване, по-прежнему пряча руками лицо, ее длинные волосы черным плащом закрывали ее скрюченное тело, сквозь ее пальцы текла кровь.

— Я никогда более не посещу твоего ложа, никейская шлюха! — прогремел Теофилакт, в минуту ярости припомнив благоверной ее прошлые грехи, — я сошлю тебя в монастырь!

Теодора не проронила ни слова. Теофилакт дал волю своей ярости, опрокинув мебель, стоявшую в гостиной, и бросив в камин шелковые наряды Адальберта. Выйдя во двор и оставив, тем самым, Теодору в покое, он приказал десяти своим слугам седлать коней и ехать на Широкую улицу, где находилась резиденция тосканских маркграфов.

Однако поездка эта успеха не имела. Адальберт, не заезжая в свой римский дом, видимо, сей же час покинул город, страшась гнева одного из самых могущественных его граждан. При этом осталось загадкой, каким путем ему удалось приобрести себе новую одежду. В итоге, пошумев немного под стенами дворца Адальберта и наградив затрещинами пару неосторожно подвернувшихся ему тосканских лакеев, Теофилакт вернулся домой, где вечером вновь подверг истязаниям свою жену и, если бы не очередное вмешательство шестилетней Мароции, которую Теофилакт боготворил, Теодоре пришлось бы очевидно туго.

Настал следующий день, который, по всем признакам, должен был стать триумфом пресвитера Сергия, уже столько лет безрезультатно алчущего папскую тиару. С самого утра к Ватиканскому холму, перед базиликой Святого Петра начали стекаться горожане и гости Рима, стремясь стать живыми свидетелями избрания нового папы. Как уже отмечалось, по правилам тех лет епископ Рима избирался голосами священников, среди которых преимуществом пользовались кардиналы титульных римских церквей, патрициатом Рима, определяющими в котором являлись префект и глава городской милиции, а также римский плебс, утверждавший нового папу исторгаемыми из своих глоток децибелами. Еще одним значимым голосом на выборах являлся голос императора Запада, который, со времен Карла Великого, обладал полномочиями подтвердить или отвергнуть выбранную Римом кандидатуру. До созыва знакомого нам конклава с его известным регламентом, включающим закрытые двери и черно-белый пепел, оставалось еще без малого три столетия.

В полдень, 18 января 898 года, на площади перед базиликой Святого Петра, перед колышащейся и рокочущей толпой римлян, камерарий 127 127 Ныне камерленго — управляющий финансами и имуществом Святого престола. прежнего папы, престарелый кардинал-епископ Евгений Остийский, мало кому слышным шепотом объявил о начале выборов. Первым голосовала христианская церковь. Один за другим поднимались протодиаконы, пресвитеры и кардиналы, и подавляющее большинство высказывалось в пользу пресвитера Сергия, заслужившего, по их словам, своими деяниями право стать наместником Святого Петра и быть достойным своих предшественников. Удивительный случай массовой амнезии, ведь со времен Трупного синода миновал всего год, но никто, даже из голосовавших против, не вспоминал о редком таланте имитатора, обнаруженном в те дни у Сергия! С каждым голосом в пользу своего протеже, герцогиня Агельтруда торжествующе поднимала голову над римской толпой и горделиво оглядывала собравшихся. Каждый же голос, поданный против Сергия, был встречаем ею с нескрываемым удивлением и гневом и она немедля поворачивалась к писарю с наказом записывать имена и звания негодных строптивцев.

К исходу голосования среди церковнослужителей конечный результат был предельно ясен. Кандидатура Сергия была принята значительным большинством голосов клира. Внезапно с противоположной стороны Тибра, недалеко от Замка Ангела, загремели приветственные трубы. Агельтруда не успела послать слуг, чтобы выяснить причину оглашения приветствий, как вдруг на Ватиканской площади показался десяток всадников на взмыленных лошадях. Группу рыцарей возглавлял изящный юноша в роскошном одеянии, и герцогиня с досадой в сердце узнала в нем своего милого сына, императора Ламберта.

Приветственные крики римлян продолжались бы нескончаемо, но Ламберт милостивой улыбкой и стеснительным, не слишком императорским, жестом попросил народ Рима замолчать. Ламберт подошел к трибуне, с которой голосовавшие выражали свое решение, и громко заявил: