Владимир Стрельцов - Трупный синод

— Я вас не приглашала, граф Майнфред, а, стало быть, не было и никаких гарантий с моей стороны. Вы подняли мятеж против императора Ламберта и Италии. Вы явились сюда, как гордый и дерзкий мятежник, я объявляю вас своим пленником и приговариваю к немедленной смерти!

— Хатто! Где этот проклятый монах? Слышишь ли ты меня, негодяй, клятвопреступник?!

Хатто вошел в шатер. Куда девалось все его смирение и его, перед всеми лебезящий, взгляд? В этот момент он был само воплощение торжествующей ужасной мести. Он устремил на Майнфреда свои глаза, полные ненависти и дерзкого презрения.

— Ты дал мне клятву монах! Ты присягал на Святом Евангелии! О, пусть я погибну, но что наделал ты? Ведь ты погубил свою душу, и не только свою, ты призвал в соответчики своих детей и потомков!

— Благодаря вашим стараниям, у меня больше нет детей и, стало быть, не будет и потомков. Вы не зря вспомнили сегодня двух человек казненных вами!

— Кто они?

— Мои дети, — Хатто, вспомнив о своей потере, горестно закрыл лицо руками, Агельтруда покосилась на него с брезгливостью, — вы убили моих детей!

— Они были преступниками, и если я не прав, я очень скоро буду держать ответ пред Господом! Но души их пропадут теперь так же, как и твоя подлая клятвопреступная душа!

— О, тут вы неправы, милейший граф, — отняв от лица руки и обнаружив на нем самое ехиднейшее выражение, заметил монах, — никакой клятвы я не нарушал и в том призываю в свидетели присутствующих здесь. Я повторю то, что я сказал на Евангелии.

И Хатто в точности повторил текст клятвы. Агельтруда уставилась на него с изумлением, в котором впервые, по отношению к монаху, появилось некоторое подобие уважения.

— Так вот, любезный граф, — недопустимо фамильярно продолжал монах, — я действительно однажды вывез вас из Милана и вернул вас обратно, когда вам вздумалось меня накормить. Далее мы последовали из Милана уже во второй раз. На эту поездку ни я, ни кто иной, гарантий вашей безопасности не давал! 104 104 Эпизод с участием Хатто и графа Майнфреда заимствован и обыгран из летописи Лиутпранда Кремонского «Антаподосис» (книга 2, глава 6)

Граф, на руках которого по-прежнему висели по двое охранников, исступленно и бессильно завыл, поняв, что его провели. Агельтруда хихикнула, подивившись смекалке Хатто. Альберих подумал, что такой сметливый мерзавец может сослужить хорошую помощь и впредь.

— Агельтруда! — нашел в себе силы на последний довод Майнфред, — как же ты будешь смотреть в лицо своему сыну, другу моего Гуго, после того как казнишь меня?

— Мой сын — император, и в решениях своих он руководствуется, прежде всего, интересами вверенной ему Империи. Ты мятежник и предатель, Майнфред, и ты будешь казнен. Что до твоего Гуго, то либо он будет целовать руки моему сыну и находиться целиком в его милости и власти, либо его будет ждать такая же участь, как и тебя. Надеюсь, он будет более благоразумен.

— Будь ты проклята, Агельтруда! Верю, Небо накажет тебя и весь твой род за все то зло, что вы сеете вокруг! Господь не оставит без внимания то, что вы совершили в Риме! Проклятие падет на всех вас, учинивших это!

Агельтруда повернулась к Альбериху:

— Вывести его отсюда, заколоть, как кабана, и отправить обозом к миланцам в качестве десерта на сегодняшний ужин. Послать в Милан требование завтра же открыть ворота, иначе каждого десятого постигнет та же участь, что и их правителя! Да, и уберите, наконец, здесь вот это, — она небрежным жестом указала на тело убитого оруженосца.

Альберих, мысленно пожелав ей жарких объятий Вельзевула, повиновался. Несчастный граф Майнфред был немедленно казнен. Утром следующего дня перепуганная знать города верноподданнически открыла ворота, наперегонки пытаясь услужить грозной Агельтруде. Вероломного монаха Хатто призвал к своему двору Альберих, не брезговавший подобными людьми. Спустя сутки из Милана в Сполето выехал гонец к двум молодым людям, несущий одному из них гордые и хвастливые донесения о падении мятежников, а второму горестную весть о доблестной кончине, во время якобы имевшего место боя, его любимого родителя.

После небольшой отлучки охотно возвращаемся в Рим, в Город Льва, в резиденцию папы римского, и находим в зале для приема гостей очаровательную красавицу Теодору, активно обхаживающую папу Стефана, пребывавшего по обычаю последнего времени в мрачнейшем расположении духа. Папская аудиенция длилась уже полчаса и затронула огромную массу тем — от новых интриг вокруг византийского трона, которые были рассказаны Теофилактам их последними гостями-соотечественниками, прибывшими на днях в Порто, до состояния нравственности на окраинах Рима и в пригородах. Папа внимательно слушал беспрерывно журчащую речь Теодоры, ожидая, когда она, наконец, прояснит цель своего визита. Напрягая слух, он одновременно зорко следил за этой опасной женщиной, ибо лучше других знал о судьбе своего несчастного предшественника. Обстоятельства смерти папы Бонифация оставались для него тайной, но в том, что это было делом рук Теодоры он нисколько не сомневался, так же как и не было сомнений, что при этом не обошлось без каких-то таинственных ядов, принесенных этой горгоной. Поэтому, едва Теодора, шурша платьями и распространяя вокруг себя тонкий аромат благовоний, появилась в дверях, Стефан немедленно и даже с истеричными нотками в голосе кликнул кого-то из слуг якобы в услужение. Появившийся в дверях кубикуларий Евстафий был далеко не самым желанным для Стефана свидетелем аудиенции. Стефан не любил его и ждал, когда поправится его верный постельничий Адриан, чтобы убрать с глаз долой этого показного святошу, каковых он после Трупного синода просто на дух не переносил, считая их всех слащавыми лицемерами. Тем не менее, это было все же лучше, чем остаться с Теодорой наедине. Теодора легко поняла мотивы папы и от этого ее прекрасные, чуть пухлые губы змеились в издевательской улыбке.