Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Жена штандартенфюрера

Я особенно любила наши семейные обеды, когда к нам приходило много гостей. Мама всегда одевала меня как маленькую куколку и сто раз предупреждала меня, чтобы я не играла со своей едой и не задавала гостям глупых вопросов. Первое обвинение я всегда находила крайне оскорбительным, потому как я всегда следила за своими манерами за столом, в отличие от моего старшего брата Норберта, который либо развлекал себя тем, что скармливал часть своей порции нашей собаке Мило под столом, либо пытался построить крепость из куриных костей на своей тарелке.

Что до моих «глупых» вопросов, я не думала, что они были хоть в какой-то мере глупыми. На дворе стоял двадцать девятый год, и все говорили об этом новом скандально известном лидере рабочей национал-социалистической партии Гитлере, а потому моё любопытство было вполне оправданным. В конце концов, не каждый политик является руководителем партии, которую официально запретили в Берлине, поэтому было вполне понятно, что я хотела разобраться, о чем был весь шум. Взрослые, казалось, были очень озабочены растущей популярностью этого Гитлера, и хоть мне и было всего девять, я внимательно слушала каждое их слово, словно предчувствуя, что в ближайшем будущем это всё коснётся меня каким-то странным, необъяснимым образом.

Мой отец подтвердил мои подозрения чуть позже в том же году, когда впервые в жизни он усадил нас с Норбертом для первого серьёзного разговора. В первый раз он говорил с нами в своём кабинете и за закрытыми дверями; никогда раньше я не видела его таким серьёзным.

— Мои любимые дети, я хочу, чтобы вы меня выслушали и выслушали хорошенько. То, о чем я сейчас буду с вами говорить, дело крайне нешуточное, и я хочу, чтобы вы пообещали никогда и ни с кем это не обсуждать, вам ясно? Безопасность всей нашей семьи зависит от вашего молчания. О тебе я не беспокоюсь, Аннализа, ты едва говоришь с другими детьми; ты же, сынок, никогда и никому не должен упоминать об этом разговоре, понятно?

— Да, отец.

— Вот и хорошо. — Он прочистил горло и продолжил. — Помните, как я рассказывал вам истории перед сном о ваших прапрадедушке и бабушке?

— О том, как они приехали в Берлин из Польши, потому что Польское правительство их выгнало?

— Да, моя принцесса. Я рад, что ты так хорошо это запомнила. Но теперь я хочу, чтобы ты об этом забыла, раз и навсегда. Договорились?

— Почему, папа?

— Со временем ты поймёшь почему, малышка, а пока просто забудь о том, что мы евреи. Ты же помнишь, как я рассказывал, как польское правительство забрало всё имущество вашего прапрадедушки? А у него было много денег, он был ювелиром, и очень успешным. Нам очень повезло, что по приезду в Германию он догадался взять немецкое имя и перейти в протестантство, чтобы подобного никогда не повторилось с его детьми, и чтобы их никто не притеснял, как это случилось с ним и его семьёй.

— Но ведь по иудейскому закону нельзя перейти в другую религию, разве нет? — Вместе с другими качествами, что мы делили, Норберт обладал моим любопытством и никогда не упускал шанса задать очередной «глупый вопрос». Вот только несправедливость заключалась в том, что он был на пять лет старше меня, и соответственно его вопросы, в отличие от моих, уже не считались глупыми.

— Ты прав, сынок, нельзя. Можно совершить сотню обрядов, но иудей навсегда останется иудеем.

— То есть мы по-прежнему иудеи?

— А вот это как раз я и хочу, чтобы вы забыли раз и навсегда. Если кто-нибудь спросит, мы никакие не евреи и не иудеи, и никогда не были. Мы — потомственные немцы, чистокровные арийцы и добрые, верующие протестанты. Договорились?

— Это потому что рабочая партия не любит евреев?

— Да, сынок. И, боюсь, после того, что случилось с обвалом Нью-Йоркской биржи, люди начнут всё больше прислушиваться к их нездоровым идеям.

— Но это случилось в Нью-Йорке, какое отношение это имеет к нам?

— Люди напуганы, Норберт. Германия только начала подниматься на ноги после той страшной войны, люди только начали зарабатывать и возвращаться к прежней нормальной жизни; экономика стала потихоньку расти, и националистов никто не хотел слушать, потому что жизнь налаживалась. А теперь люди пришли к выводу, что нацистская партия может быть единственным, что удержит Германию на плаву в новом экономическом кризисе. Они испугались, сын, а это — самый быстрый путь к бедствию.

Мне не понравился мой первый «взрослый» разговор. Я совсем не так себе их представляла. Но мы всё равно пообещали отцу держать рот на замке, и так и сделали. К тому же, на Новый год я получила новую пару пуантов и новую балетную пачку, в которой я бегала по дому не снимая несколько дней подряд, и вскоре я совершенно забыла про тот разговор. Но нацисты мне всё равно не нравились, и я невольно морщила нос каждый раз, как кто-то их упоминал.