Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

Первый пианист Вены тоже находился дома. Не потому, что его не интересовали французы — наоборот, он радовался каждой их победе. Но сейчас он был очень занят: кончал свою первую большую симфонию да и много других сочинений были начаты. Где уж тут болтаться на улице! Он даже приказал не пускать к нему ни одной души, хотя бы это был посол из рая.

Людвиг жил будто в заключении — только после обеда позволял себе прогуляться за городом и всегда в одиночестве. Он не допустил, чтобы даже приезд посла Бернадотта нарушил его рабочее настроение. И все-таки совершенно неожиданно он узнал о нем кое-что любопытное.

В последних числах февраля ему тоже пришлось пережить неожиданное вторжение в свой дом. В один из дней он услышал, что его слуга упорно с кем-то спорил и кричал:

— Не могу, не пущу, хозяин мне запретил пускать кого бы то ни было!

Гость что-то говорил и настойчиво продолжал добиваться, чтобы его впустили, пока рассерженный композитор сам не вышел из комнаты.

Это был Лихновский!

— Я работаю, князь!

Лихновский только рассмеялся. Таким образом его встречали не в первый раз.

— У вас очень добросовестный страж, но, скажите на милость, когда вы не работаете? И все же я не стал бы к вам пробиваться, если бы не он, — указал Лихновский через плечо на элегантного незнакомца примерно тех же лет, что и Бетховен. Его полные губы тронула нерешительная улыбка. — Он совершенно покорен вашей музыкой и изводил меня до тех пор, пока я не согласился представить его вам. Это мой брат Мориц. Приехал из Силезии три дня назад, но не думайте, что он такой уж провинциал. Брал уроки у Моцарта и на рояле играет порядочно. Гораздо лучше меня.

Бетховен провел гостей в свою рабочую комнату, быстро убрал со стульев разложенные на них ноты и усадил их.

Говорил Карл Лихновский, а Мориц сидел молча.

— Между нами разница в пятнадцать лет, и мне, к сожалению, приходится заменять Морицу отца. Он только в понедельник появился в Вене и уже наделал мне хлопот. Представьте себе, за это время он уже успел познакомиться с Бернадоттом!

— А разве это грешно?

— Не то чтобы грешно, но неосмотрительно. Никто из придворной верхушки с ним не общается.

— А еще говорят, что Вена гостеприимный город! Вот если бы турки пришли, венцы стали бы с ними обниматься! — сострил Мориц.

— С Бернадоттом дело особое. Император до сей поры не принял его.

— Сказывается больным, — откликнулся Мориц. — А ведь помазаннику божьему лгать не к лицу!

Карл Лихновский пожал плечами, а Мориц продолжал свои атаки:

— Позор, что в городе для посольства Франции не находится помещения, так же как и для его служащих нет квартир.

— Это в самом деле удивительно, — загадочно улыбнулся Карл Лихновский. — Ведь в городе достаточно дворян, которым французское золото пришлось бы весьма кстати.

— Ничего нет удивительного, — выпалил младший. — Кое-кто боится проявить внимание к французам, уж не говоря о том, чтобы сдать им свои покои. Вена хорошо знает, что императорскому двору это придется не по вкусу!

— Видите, сколько он сплетен набрался всего за три дня!

Бетховен слушал пикировку братьев немного удивленный. Неужели они пришли к нему только затем, чтобы спорить?

— Простите, маэстро, что мы отнимаем у вас время такими глупостями, — сказал Карл Лихновский. — Но вы убедились, какой упрямец и бунтарь мой брат? Боюсь, что вы с ним найдете общий язык. Вам парижская революция тоже разум возмутила. Но меня интересуют не столько политические дела, сколько музыкальные. Вы не хотели бы сыграть что-нибудь моему бунтовщику в честь знакомства?

Заставить композитора играть среди бела дня, в самый разгар работы обычно было делом безнадежным. Но сейчас он на удивление охотно поднялся и подошел к фортепьяно. Без колебания Бетховен начал играть удивительную фантазию, полную огня и отваги.

Пораженный Мориц сразу понял, что пламенные аккорды выливаются в гимн французской революции. Бетховен подчеркнул этим свое доброжелательное отношение к молодому гостю, заступившемуся за Бернадотта. Старший же Лихновский «Марсельезы» не знал и потому не понял происходящего. Бурный мотив повторялся снова и снова. Мелодия возникала все в новых вариациях и славила свободу.

Когда прозвучали последние аккорды, Мориц Лихновский сказал с заговорщицким видом:

— Мне кажется, маэстро, что тема вашей фантазии мне известна. Тема боевая и смелая. Она должна быть по душе людям. — Помолчав некоторое время, он спросил: — Вы не хотели бы посетить Бернадотта?