Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

— Говорят, что с этой песней французы одержали победу у Вальми, а пруссаки бежали от нее. Говорят, будто один французский генерал просил о помощи в трудную минуту такими словами: «Вышлите тысячу солдат или тысячу оттисков „Марсельезы“!»

— Вы должны еще многое рассказать мне о французах. Не люблю революцию, но люблю революционеров. Им свойственны темперамент и острота. Это видно по «Марсельезе». Но не хотите ли немного пройтись? Мне кажется, что когда ноги в движении, и мозг лучше работает.

Они вышли из комнаты. Яркое солнце прорезало ноябрьскую мглу. Когда Гайдн в прихожей потянулся к вешалке, откуда-то безмолвно возник старый слуга и подал ему пальто. Одновременно открылась дверь в другом углу прихожей, и из нее выглянула седая дама со строгими глазами.

— Куда ты идешь и когда вернешься? — спросила она, не обращая внимания на Людвига, склонившегося в низком поклоне.

— С твоего позволения, дорогая Лина, я отправляюсь в Лондон. Ненадолго, как в прошлый раз. Не пройдет и года, как вернусь. Англичане прислали за мной этого атлета, чтобы он насильно увлек меня туда. Я почел за лучшее отправиться добровольно.

Он шутливо поклонился, пропустил вперед изумленного гостя и вышел из дома вслед за ним. Слуга направился к дверям дома и открыл их перед ними с удивительной смесью веселости и грусти на морщинистом лице.

— Смелее, старый дружище! — сказал ему старый композитор, выходя. — Твой покровитель Георгий Победоносец дракона одолел!

Людвиг был изумлен тем, что увидел в последние минуты в доме Гайдна.

— Удивляетесь, молодой друг? Ну ничего! Вы привыкнете к нам. Я часто оказываюсь перед выбором: ссориться с женой или все превратить в шутку? Как правило, выбираю второе. Чувства юмора у нее не достает, чтобы отвечать мне соответственно, она и умолкает.

Оба некоторое время хранили молчание, быстро шагая по улице, и пожилой маэстро шагал удивительно легко и быстро. Потом он продолжал сдержанно, будто разговаривая сам с собой:

— Как видно, господь наказывает нас за то, что мы отказываем женщинам в праве получить серьезное образование. Жена Моцарта так и не поняла до конца, что ее муж гениальный художник. А что касается моей жены, то она никогда не ценила меня больше, чем осла.

— Осла! — воскликнул Людвиг испуганно.

— Да, того осла из сказки, которому достаточно было встряхнуться хорошенько, как из его шкуры сыпались дукаты.

Некоторое время они шли молча, ибо молодой музыкант потерял дар речи, совершенно обескураженный откровенностью маститого композитора.

— Мои сочинения и поездки с концертами интересуют ее лишь с одной стороны — сколько денег будет мне заплачено. Порой я смеюсь над этим, иногда бывает горько. Когда я был в Лондоне, я получил от нее письмо с настоятельным требованием выслать ей две тысячи дукатов. Она писала, что приглядела в предместье славный домик, который хочет купить. В нем она намерена жить после моей смерти. Так и писала! После моей смерти! Она откровенно высчитывала, какое имущество ей достанется! А ведь она старше меня на четыре года!.. Но довольно об этом! Я привык уже переносить без ропота всякое испытание, посланное мне богом. И вам бы следовало привыкать к этому, мой молодой друг! Но вы пришли учиться у меня иным вещам, не правда ли? Скажите же мне, чему вы желаете учиться.

— Прежде всего контрапункту! Я восхищаюсь вашим удивительным мастерством, вы просто волшебник!

— Мастером становится только тот, кто был хорошим учеником! Я буду давать вам столько заданий, сколько выдержите! Это будут не десятки, а сотни заданий. Но ваша широкая спина вынесет много! — весело заключил маэстро.

Потом он подробно расспросил молодого человека о его сочинениях. Наконец Людвиг собрался с духом и задал Гайдну вопрос, уже давно вертевшийся у него на языке. Какую плату потребует с него маэстро за свои занятия?

Гайдн с улыбкой махнул рукой. Но когда Людвиг настойчиво повторил вопрос, он по-дружески взял его под руку и сказал:

— Вам я могу похвастаться. Знаете, сколько я заработал концертами в Лондоне? Двенадцать тысяч дукатов! Через два года я опять поеду туда, и мне обещают заплатить вдвое больше. Что мне делать с такой уймой золота? Эстергази платят мне четырнадцать сотен дукатов ежегодно, этого мне вполне хватает. Зачем же мне с вас еще брать деньги!

Но молодой Бетховен чувствовал себя неловко. В самом деле, что может предложить бедняк этому композитору, которого осыпают золотом в Лондоне? Он привез из Бонна немного денег, но надолго ли их хватит? А брать уроки и не платить за них — значит принимать милостыню!