Валерий Замыслов - Град Ярославль

Татары любили брать крепости наскоком. Захватят, разграбят — и дальше мчатся. На сей же раз наскок не удался. На целых десять дней задержались татары под Осколом, а тем временем усилили оборону крепостей и другие южные города. Татары возвратились в степи не солоно хлебавши, возвратились, чтобы набрать более внушительное войско и вновь ринуться на Русь. Но передышка была на руку Дмитрию Пожарскому. Добрая слава о Ярославском ополчении с новой силой излилась по Руси. Однако на душе Дмитрия Михайловича по-прежнему было смятенно.

Всем бы русичам сплотиться в лихую годину, встать плечом к плечу за святую Русь. Но не произошло того! Великая смута в умах русских людей. Все эти Лжедмитрии вконец разобщили некогда сплоченный народ. До сих пор гуляет неистребимая вера в «доброго» царя. Москвитяне, уж, на что народ тертый и ушлый, опять-таки поверили еще одному «Дмитрию», псковскому Вору Сидорке. Нашли избавителя! И это в ту пору, когда на Севере появился новый опасный враг, который шаг за шагом отвоевывает земли Поморья и все ближе продвигается к сердцу России. Потеря же Севера лишит ополчение, пожалуй, самого главного — съестных припасов. Именно с Севера поступают самые крупные продовольственные обозы.

На Совете Дмитрий Михайлович был как никогда тверд и решителен:

— Ежедень меня поторапливают выступить на Москву. Не устаю повторять: рано! Нельзя того делать, пока существует угроза нападения с Севера. Надлежит его обезопасить, укрепив оборону северных земель. Завтра я посылаю воеводу Дмитрия Лопату Пожарского с отрядом отборных войск в Устюжну, с тем, дабы оказать помощь белозерцам в случае свейского нападения со стороны Тихвина. В само же Белоозеро я направляю земского дьяка Василия Юдина. В городе есть пушечный наряд, но у пушкарей скуден запас ядер, свинца и пороха. Снабдим! А белозерскому воеводе будет наказ — возводить новую крепость. Сидеть дьяку Юдину в Белоозере невылазно, со всем тщанием дозирать за возведением крепости и именем Совета всей земли наказывать всех, кто радения не проявит. Увиливающих — на неделю в поруб, а кто и далее отлынивать станет, того повесить.

Выборные, казалось, никогда еще не видели набольшего воеводу таким волевым и жестким, даже князь Черкасский про себя отметил: «Силу обретает, стольник. Ишь, как сурово глаголет». Перечить не стал: Пожарского ныне весь Совет поддержит. Свеев и в самом деле надо упредить.

— Война со Швецией, — продолжал Дмитрий Михайлович, — может разразиться со дня на день, и все потому, что Швеция и Речь Посполитая даже отложили свои споры из-за Ливонии, ибо помыслили вкупе одолеть государство Московское. Посольскому приказу стало известно, что гетман Ходкевич вышел из Ливонии и заключил перемирие с королем свеев Густавом. Те и другие заторопились, дабы завершить раздел порубежных русских земель. И подмога им в том идет от московских бояр, кои признали царем псковского вора Сидорку. Свеи же этого царика на дух не переносят, а посему Густав Второй вот-вот двинет свои войска на Москву. Дело принимает самый опасный для нас оборот, ибо мы не в состоянии сражаться на три стороны.

— И что же будем делать? — вопросил боярин Василий Морозов.

В Земской избе воцарилась натуженная тишина: последние слова воеводы привели в тягостное уныние. Неужели поход на Москву отлагается? Но ополчение и без того надолго задержалось в Ярославле.

— Не по вотчинкам ли своим разъехаться? — прервал гнетущую тишину боярин Куракин. — И впрямь не под силу нам три головы Змея Горыныча срубить.

— Под силу, коль свеев от ляхов отсечем! — все также веско бросил Дмитрий Михайлович.

— Да как же их отсечешь, ежели они Орешек, Тихвин и Ладогу полонили, а ныне на Белоозеро вот-вот двинутся. Как? — вдругорядь вопросил Куракин.

— Есть одна задумка, но позвольте, господа выборные, о том чуть позднее молвить.

Уклончивый ответ Пожарского не всем пришелся по душе. Если есть задумка, то выскажи ее, не таясь. Чего Земскому собору томиться?

Боярин Долгорукий недовольно поджал пепельно-сизые, дряблые губы.

— Ныне скажи, стольник. Мы тут не для того сошлись, дабы отай державные дела вершить. Сказывай!

— Никогда, боярин Владимир Тимофеич, я, потаясь от Собора, дела не вершил. Над задумкой же моей как следует, поразмыслить надлежит, дабы затем Собору доложить. На том мое последнее слово, господа.

«Дмитрий Михайлыч молодцом, — одобрительно подумал Минин. — Все бояре почуяли его непреклонную волю. Долгорукий хоть и трясет сердито бородой, но более он и слова не проронит».