Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Но и кто вообще может просчитать, предвидеть все возможные опасности, всякие случайности даже? Какие тучи ходят близко за горизонтом века, какой гром грянет из них на наши головы? Чередою идут века, какие-то народы, пережив расцвет, расточаются средь других, исчезают, не оставив порой даже имени своего, а какие-то объявляются внезапно, как хунну, потрясая устои человеческого мира, вовлекая в переселения несчетные орды – и рассеиваясь тоже без следа… Возвеличившиеся сегодня до небес будут сокрушены, а ныне считающиеся ничтожными расцветут. Последние станут первыми, бредущие сегодня в хвосте выйдут вперед… вместо монголов? Возможно, и так. Но кем бы ни были они, став главным народом Ила, все равно придется им брать на свои плечи наше тяжелое наследие, наше добровольное ярмо: вечно хлопотать об объединении разрозненного, собирании рассыпанного, умирении враждующего… И нет более праведного на грешной земле пути! И этому покровительствует, всем сердцем сейчас убежден он, это благословляет сам Отец небесный, Тэнгри, и сыновья-пророки его – Будда, Моисей, Христос, Магомед и все благие невидимые силы…

Если же это так, то ты исполнил свое предназначение до конца, ты исчерпал свои силы, свою Чашу жизни… О, как легка она стала, Чаша, с какой свободой расправляются сейчас твои плечи, избавленные от земного тяжкого, истомившего тебя бремени! И откуда эта отрада, эта тихая радость, подымающаяся в тебе… неужели ты прощен, освобожден от заклятий тесного узилища жизни, грубого телесного существования?! И кто этот изможденный старик внизу, согнувшийся калачиком посреди сурта на простой воинской циновке, когда рядом богатая постель?..

Но – выше, выше… Вдруг оказалось, что он бредет, увязая ногами в чем-то вроде снега ли, сыпучего ли белого песка, но все более легкого, податливого. И будто он уже не идет, нет – плывет, в воздух возносясь понемногу, оставляя – он знает – всё-всё прошедшее позади. Ему хочется обернуться назад, то ли попрощаться, то ли благословить остающееся, еще не до конца оторвавшееся от его сердца, но слышит знакомый очень, повелительно упреждающий голос:

– Не надо… Не оборачивайся. Там уже нечего видеть.

Далеко впереди просквозил, очертился резче затем чей-то силуэт. Приблизившись, узнал и не узнал старца Чанг-Чуна. Сгорбленная спина старика распрямилась, взор помолодел, а лицо светилось изнутри каким-то удивительно ясным светом. Он улыбнулся глазами, сказал:

– Я ждал тебя, чтобы отправиться вместе…

– Да, ты обещал мне, что мы встретимся… И еще ты сказал: «Не все открыто…» Теперь это нам откроется?

– Откроется… – Чанг-Чун чуть приметно улыбнулся. – Но не все.

– Но почему же? – не мог скрыть огорчения Тэмучин. – Значит, мы недостойны?

– Увидишь. Ты только жди и никогда не оборачивайся теперь назад. Но всё помни.

– Нет-нет, я недостоин – не ты… И какие же мы спутники? Ты и на земле был праведником, святым люди почитали тебя, а я… Я такой грешник, я столько натворил злого, низменного…

– Всё спросится. Но прежде ты должен спросить с себя. И всё, что спросишь с великим покаянием, возможно, сымется с тебя… возможно, и я молю об этом Создателя не меньше, чем за свои грехи. Молись и ты.

– Молюсь, о спутник мой, спаситель… молюсь!..

Впереди становилось все яснее, и вдруг куда-то пропали их тени – которых не видел он, но чувствовал: волочились за ними… Потом все вокруг и даже пустоту в нем самом заполнил какой-то очень яркий, но мягкий свет, от которого больно было не глазам, нет – душе.

Ровно тридцать восемь лет восседал на престоле Аррана правитель Илдэгис. Страну, до него раздираемую серьезными внутренними неурядицами и ставшую лакомым куском для внешних врагов, из последних сил отбивавшуюся от них кое-как собранной армией, привел он к спокойной и благополучной жизни.

Первым делом он создал могучее войско. Организовал отпор, а потом и преследование своих соседей-хищников, промышлявших набегами и разбоем со своих высоких, дающих им укрытие, гор, и кого истребил начисто, а кого загнал в самые дальние и глухие ущелья.