Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Ты сказал! Мы услышали! – и оба опустились перед ханом на колени.

Хан кивнул, прошелся по сурту и, задержавшись у стоящего навытяжку Дабана, спросил у Джэлмэ:

– Готовы ли указы?

– Готовы.

– Тогда слушай, Дабан… Я присваиваю тебе чин тойона-мэгэнэя!..

Как ни ждал Дабан подобного момента, как ни мечтал о нем в долгие годы тяжелого ученичества, все равно это оказалось для него неожиданностью. Он опять смиренно опустился перед ханом на колено. Снял сперва шапку, потом пояс с ножом, мечом и огнивом, положил на белую ткань. Хану поднесли снаряжения-символы тойона, и тот надел ему на голову тяжелый шлем с золотым ярлыком на лбу, с пером на верхушке, и опоясал новым поясом с воинским набором – саблей, ножом и огнивом.

– Великий мой Тойон-Хан! – дрогнувшим голосом сказал Дабан, склоняя голову. – Я ни пота черного, ни крови алой, ни жизни своей не пожалею, если потребуется, ради процветания монголов, нашего Ила. Я сказал!

– Пусть будет так!

– Вот и славно! – восклицали друг за другом старики. – Служи хану и нашему Илу! Благословляем тебя!

Хан поднял свою ладонь и, когда все тут же замолкли, сказал:

– Мы дали тебе возможность, как немногим, сражаться и оружием, и словом. И никто до сих пор не знает, что из них сильнее. Береги второе оружие не меньше первого. И помни там, что если мы и хотим мира, то вовсе не любой ценой. Войны должны бояться они, и надо донести до них, втолковать им это. Твой конвой будет одет в железо; пусть наше посольство будет военным, а речи мирными. – Хан усмехнулся, оглядел всех. – Мирные, но под звяк боевого железа. На этой противоположности и будем основывать наши переговоры. И пуще глаза берегите нашу честь, это – главное. Я сказал!

– Ты сказал! Я услышал! Буду стараться работать, насколько хватает ума моего, умения и сил…

– Что ж, хорошо!

– Добрые слова! – подтвердили все.

Только диву давался Дабан, как быстро может измениться привычный мир вокруг человека. Нет, сам-то он не мог измениться так скоро, он еще оставался прежним, только вышел из сурта Сугулана в другом шлеме и с другим поясом. Но сразу же и круто переменилась вся бытовая жизнь его, на ней тотчас отпечатался тоже ярлык тысячника, и уж совсем иными стали обстановка вокруг него и отношение людей к нему. Время от времени уже подбегают к нему вспотевшие, запыхавшиеся от спешки посыльные, почтительно просят у него разрешения на дело, о котором он еще не слышал даже, спрашивают то, чего не знает, не может пока объяснить. Хорошо еще, что приставленные к нему опытные заместители тут же опережают его, предупредительно перехватывают вопросы, дают на них ответы, куда-то отсылают, направляют порученцев…

Конечно же, здесь, в Ставке, много людей с таким же чином или даже повыше. Но он сразу почувствовал, насколько высокая у него должность даже среди этих людей, и как она создает особое отношение к нему.

Как только он собирается выйти из сурта или зайти в него, все останавливаются, пропускают вперед и открывают перед ним дверь. Его постоянно сопровождают два человека, один идет впереди, а другой сзади. Его почтительно приветствуют совершенно незнакомые ему люди, и надо знать, кому и как отвечать. Множество всяких условностей его нового положения окружает его, а он их плохо знает, разве что видел во время прежней службы со стороны, у других тойонов…

Он даже начал впадать в какое-то странное состояние безысходности, потому что с каждым шагом все больше чувствовал свою несостоятельность, свое незнание; но прибыл, к счастью, назначенный первым его заместителем старик Соргон-Сура, дед его жены, и все объяснил, расставил по своим местам: