Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Боорчу! – повысил голос хан и нахмурился, восстановив тишину.

Боорчу встал, опершись на плечо сидящего перед ним Чимбая. Он улыбнулся, отдавая тем самым дань остроумию Хубулая:

– Хубулай хорошо сказал: во время войны, когда гремят барабаны подобно грому, а стрелы хлещут подобно ливню, – все делаются дружными и понятливыми, кроме самых бестолковых… Но и те вроде бы подтягиваются! А как только приходит мир, подобно полуденной истоме, человек словно засыпает, а просыпаются в нем жадность, злоба, зависть! Так это, хан!

Чингисхан снова обвел взглядом своих советников, и этот острый взгляд, как стрела, сбил наземь взметнувшиеся было из уст людей возгласы одобрения.

– Да… Это так, – сказал словно бы самому себе. – С сытой собакой не охотятся… И что же ты посоветуешь, Боорчу?

– Я тоже рассуждаю, что ни к чему брать в расчет эти различия… Нужны новые и одни для всех джасаки, хан… Мы с Джэлмэ вчера вечером долго толковали. Спроси его – он поязыкастей меня!

– Говори, Джэлмэ, – кивнул Чингисхан, садясь на кошму и показывая, что готов к длинной речи.

Однако Джэлмэ произнес всего лишь несколько слов, да и те были округлыми и считаными, как козий горох:

– Родов много – все их прадедовские погремушки во время ссор гремят, как боевые барабаны, и рассудок глохнет. Джасак же должен быть прост и понятен каждому, велик и нерукотворен, как смена времен года. Иначе как потребуешь от человека выполнить то, чего его рассудок, желудок его ума, не способен переварить? И для начала мы должны четко обозначить понятия добра и зла, а на них основать джасак. Так я думаю, хан!

Гул одобрительных возгласов, казалось, выплеснулся из-под сводов сурта:

– Отделить дурное от хорошего!

– Так! Верно-о-о!

– Где порок, а где достоинство-о-о!

На этот раз Чингисхан дал волю духоподъемной волне людских чувствований и сидел, потупясь взором, словно отсутствуя.

– Все? – спросил хан. – Загалдели, как вороний выводок… Что же, по-вашему, нужно утверждать и множить? Скажи, Джэлмэ!

– Бесстрашие, верность слову, простоту, правдивость… – сказал Джэлмэ, загибая пальцы, и стоило лишь ему призадуматься, как разгоряченные видением великой цели тойоны вступили в разговор, бросая в него слова, как в общий котел:

– Выносливость!

– Доброту! Спокойствие!

– Умение не терять рассудка в рискованном деле!

– Щедрость! Честность! Правдивость!

– Скромность! Взаимовыручка!

Уже перешли к обличению пороков, шумно, пылко, с воздеванием рук к хану и к небу, а хан, уверовав в своих людей и подкрепив их горячим участием свои замыслы, смотрел на белый войлок, которым был выстлан сурт, и видел строки великого Джасака, словно писанные по нему кровавой киноварью…

– Мы должны поставить дело так, чтобы люди сами приняли и одобрили джасак, который прежде всего стал бы гарантом справедливости, но без чрезмерных принуждений, и был бы не противен человеческой природе, – решил Чингисхан, давая указание Джэлмэ и Мухулаю собрать на совет ханских родственников. – Вы оба придите тоже, но держитесь в тени: вы знаете, как заносчивы некоторые из моих кровных… Будут коситься на вас, сердиться на меня, это будет мутить их мысли… А что я без вас? Бык на гладкой наледи…

И когда собрались родственники, то Чингисхан едва отыскал в тени сурта лица Джэлмэ и Мухулая, хотя и обладал острым по-соколиному зрением. Он заметил решимость на лице брата Хасара и его нетерпеливое поерзывание на кошме, увидел бледного от волнения Хачыана, покусывающего крепкими зубами хвост косицы; увидел и невозмутимую, но огненноглазую Ожулун-хотун, которая способна понять и большое, и малое в человеке. Он начал говорить, словно бы оттолкнувшись взглядом от родного лица матери – так журавль перед тем, как взлететь, отталкивается ногами от пустынной степи:

– Вы, наверное, уже слышали от наших болтунишек о новой ханской затее, но что это за затея – пустомели не объяснят. Скажу вам коротко, уважаемые родственники: чтобы выжить в веках, нужно в корне изменить нашу жизнь и ее неписаные обычаи и нравы на писаные, то есть незыблемые, единые для всех джасаки, законы. Моя цель – сделать единым народом союз племен, но пока ближняя цель – все подчинить военной организации: войска – передний край, все остальное – тыл. Все должны подчиниться единому закону, как бы ни назывался их род, их племя, их народ… А над законами будем думать вместе. Я сказал!

Гибко вскочил Хасар, и Чингисхан подумал: «Вот изжога!»