Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– И как тебе не ай-яй-яй… – смеялась она, опознав его по знакомым запахам. – Всю жизнь хлебать ту же самую похлебку… Целовать все ту же, которая пуста… Сеять там, где не взойдет…

– А тебе плохо?

Плохо ли ей? Плохо то, что межевой ручей между ними становится полноводной рекой отчуждения, ибо течение жизни не намыло в ней островков вечности – детей.

Ача-хотун сказала:

– Я нашла среди многих красивую и неглупую молодку… Она вдова – муж погиб во имя твое. Родители – мать с отцом – откочевали вечным кочевьем. Она согласна родить тебе, слышишь? Будем жить одной жизнью, не отказывайся от счастья, пожалей и меня, виноватую!

Волосы ее рассыпались по плечам и спине: так бывало всегда, когда она говорила о чем-нибудь с жаром и волнением. Джамуха оглаживал их, мял, целовал, но язык его не поворачивался молвить слово, и не было сейчас ничего красноречивей этого молчания – он не хотел жен, кроме Ача-хотун.

– Молчишь… – устало заключила она.

– Нельзя, – только и сказал Джамуха, словно плеснул масла в огонь костра: жена рывком высвободила из его ладоней свои волосы и встала на колени перед ним, лежащим.

– Разве твой Бог будет против рождения нового человека, скажи? Скажи, откуда ты знаешь мысли этого Бога?!

Свистящим шепотом, словно боясь, что его слова будут слышны на земле и на небе, Джамуха уже в который раз попытался объясниться.

– Ты знаешь, я крестился не сам… Меня крестил отец, а отца – дед мой. Сказано: если Бог не пожелает, ни один волосок с головы не упадет! Нет ребенка – значит, Бог не дал! Мы не можем идти против воли Небесного Отца, а он говорит, что многоженство – тягчайший грех! Видишь, я утратил благодать Божью, я гоним, бит, обесславлен! Я, может быть, скоро откочую на небо: на кого же мне оставить дитя и тебя? И ты бы присматривала себе нового мужа!

– О, глупый, глупый, упрямый мул-у-ул… – заплакала Ача-хотун. – Это твой Бог делает тебя из воска, из мягкой глины!

– Не искушай, – незнакомо произнес Джамуха. – Все мы – глина в руках господних… Все мы – прах на его босых ногах. И не нужно противиться судьбе, предназначению, замахиваться на то, чего не дано…

Для духоподъемности войска Джамуха с утра устроил облавную охоту. Из-за облачности ночью не было заморозков, и добычу взяли богатую.

Снег в тот день начал бурно таять, в овражках заклокотали яростные ручьи – весеннее варево природы. С этим приступом тепла завершилась нудная зимовка, истощенные духом и телом люди обретали резкость и щедрость движений, обнаруживали, открывали в себе торбочки со смехом и сыпали его в мир, где возгорались костры, вскипала вода в котлах и пахло горящим лапником, свежениной и лошадиным потом – всем всего хватало: и вареного, и жареного. Значит, можно отправляться на поиски удобного места для ночного привала, а мясники, что играючи разделываются с огромной тушей сохатого в одиночку, займутся здесь заготовкой сушеного и вяленого. Так думал Джамуха, когда подошел медведистый Улуга-батыр, от рыка которого облака роняли наземь влагу, а деревья – лист.

– Я собрал тойонов, гур хан, – пророкотал он, как далекий камнепад. – Все готово…

– Открой-ка рот, Улуга-батыр! – приказал Джамуха.

Исполнено.

– Наклонись ко мне!

Наклонился.

Джамуха внимательно осмотрел громобойную полость и удивился, сказав при этом:

– Врут люди… Все врут!

На лице батыра появилось угрюмое недоумение:

– Смилуйся, гур хан! Скажи мне: что они опять удумали, баранье стадо! Прости мне мое бабье любопытство, скажи!

– Болтали, что когда ты зеваешь, то в твоей глотке виднеется большой бубен, а вместо языка – било! – сказал без улыбки Джамуха, но Улуга-батыр не удержался, захохотал, и лошади опасливо косили глаза, не улавливая слухом источника звука, подхваченного эхом.

– Врут, – едва выговорил он. – Все врут.

– А скажи-ка, батыр: сколько дней отсюда добираться до Верблюжьей степи?

Камнепад мгновенно утих – Улуга-батыр смахнул его горстью вместе с обильной слезой.

– Небольшим отрядом, без груза, без поклажи можно за четыре дня, гур хан, – ответил военачальник.

– А трава в степи пробилась?

– Самая пора: сочная, мягкая, как язык оленя! Уж не решился ли ты, гур хан?

– А сколько уйдет на большое кочевье?

– Если пойдем все, то дней десять при хорошей погоде.

Вчерашние облака постепенно уходили по небесной глубокой синеве. По горным склонам уходил водою снег.

– Иди к людям. Ждите, – приказал Джамуха мягко. С его глаз упали шоры. Все показалось ясным и зримым, как прямая линия, проведенная кончиком сабли по влажному песку. Он знал уже, что скажет тойонам.