Василий Авенариус - Меньшой потешный [Историческая повесть из молодости Петра Великого]

— Господи помилуй! Не убился ли, мой светик? — заверещал тот же бабий голос, и к молодому царю, вся бледная и трепетная от перепуга, с распростертыми руками, протеснилась толстая, разряженная Олена Спиридоновна.

Такая неуместная заботливость отставной кормилицы перед всем собравшимся людом отнюдь не могла быть приятна ее бывшему питомцу. Он гневно вспыхнул и ожег Спиридоновну почти ненавистным взглядом.

— Дура глупая! заряды-то ведь холостые. Ты как сюда попала? Вон!

Не проронив ни слова, ошеломленная женщина отшатнулась, а усердные стражники мигом подхватили ее под мышки и спровадили подалей с ясных очей царских. Для Петра, впрочем, ее будто уже и не существовало. С дрожащими еще губами, но с напускным спокойствием, он отнесся к стоявшему рядом с ним учителю своему Зотову:

— Ну, Никита Мосеич, теперь твой черед.

Один за другим выпалили из всех заряженных десяти орудий Зотов, Нестеров, Зоммер, а там и кое-кто из отроков-сверстников Петровых: молодых Нарышкиных, Головкиных, Стрешневых, князей Черкасских, Мещерских, Голицыных. Пушкари с банниками захлопотались около пушек, чтобы скорее очистить их для дальнейшей пальбы.

— Этакая одиночная канонада еще что! — самодовольно говорил по-немецки Симон Зоммер. — Вот как опять зарядим да выпалим разом: так тут-то, ваше величество, узнаете подлинную канонаду.

Но и одиночная «канонада» настолько рассеяла вспышку юного царя, что он с повеселевшим лицом окинул кругом безмолвствовавшую, как бы запуганную толпу приветливым взором и сказал почтенному огнестрельному мастеру во всеуслышанье, по-немецки же, несколько благодарственных слов.

— Надо малость хоть дать остыть орудиям, — отозвался Зоммер, и, чтобы несколько обуздать нетерпенье Петра до прибытия сестры, он стал объяснять ему новые приемы артиллерийской пальбы.

— Наконец-то! — проговорил Петр и задорно приосанился, когда наконец из-за кустов по дороге замелькали зеленые стрелецкие кафтаны и блестящие секиры.

Поезд остановился; стрельцы живыми шпалерами стали по сторонам дороги, а вышедшая из своей колымаги правительница, в сопровождении ближайших придворных чинов, не спеша направилась к месту «канонады».

Особенною красотою лица, или хотя бы миловидностью, царевна Софья Алексеевна никогда не выдавалась. В сентябре же минувшего года ей пошел уж 26-й год, и цветущая свежесть первой молодости на лице ее заметно поблекла. Наперекор обычаю того времени, она гнушалась румян, белил, сурьмы: восковая бледность щек и густая от природы, «соболиная» бровь вполне отвечали непреклонному нраву и суровой величавости, отпечатленным в ее благообразных вообще чертах, в ее задумчивых, строгих глазах. Свою белую поярковую шляпу, подбитую по приподнятым полям золотным «червчатым» атласом, украшенную жемчужным «снуром» (лентой) и кистями, она носила гордо, как царскую «корону» (венец), и нарочно, казалось, откинула с выразительного лица тончайшую, огненного цвета, тафту. Вместо бывшего в руках ее «солнечника» (зонтика), ей гораздо более, конечно, приличествовало держать царский скипетр и державу…

Так по крайней мере думалось Алексашке, который, подобно всем другим окружающим простым смертным, затаив дух, выжидал, чем-то разыграется встреча царственной орлицы с ее братцем-орленком.

— Ты стрелял уж тут без меня? — холодно и притворно-спокойно начала царевна Софья; чуть заметно только дернуло у нее густую бровь.

Отрок-брат ее вскинул на нее огневой, смелый взор.

— Стрелял, — отвечал он и прибавил с легкой усмешкой: — салютовал тебе!

Софья Алексеевна будто не заметила усмешки и продолжала с прежнею невозмутимостью:

— Гонец мой, стало быть, не оповестил тебя о моем приказе? Ты, князь Василий, не оставишь проучить ослушника! — обратилась она к своему ближайшему советнику, князю Василию Васильевичу Голицыну, красивому, видному мужчине, в высокой «горлатной» шапке, в темно-зеленой ферязи с бархатным откидным воротником и серебряными застежками.

Голицын молча поклонился и вполголоса отдал стоявшему позади него подначальному стольнику приказание озаботиться «батожьем».

— Гонец твой, сестрица, тут ни при чем, — вступился Петр, — он упредил меня.

— Так как же ты дерзнул?

— Молчи, государь! Бога ради, опомнись! — шепнул Петру, наклонясь, Зотов, — слово — не воробей: вылетит — не поймаешь.

— Так что же? — настаивала Софья, видя, что брат кусает губу и медлит ответом. — Прослышав про твою пустую затею, я тотчас отрядила к тебе нарочного…