Николай Спасский - Византиец

Через несколько лет люди, побывавшие в Москве, с восхищением описывали, как поразила русских строгая и целомудренная красота построенного Фиораванти в Кремле Успенского собора. Москва словно пробудилась от двухвекового, навеянного унижением татарского ига сна. Начали возводить новые церкви и хоромы. Забурлила жизнь. Н., по крайней мере, мог оправдаться перед собой тем, что жертва была принесена не напрасно.

Все шло по плану, только платить за этот план приходилось человеческими жизнями. Об этом Н. в свое время не подумал. Он полагал, что первая жертва искупит все. А выходило не так.

Летом 1479 года до Н. дошла весть, что 26 марта у Зои родился сын, Василий Гавриил. Теперь она переставала быть второй молодой женой, чужеземкой, над которой чуть не в открытую насмехались. Она стала матерью сына государя. Да, между этим сыном и престолом стоял старший сын от первого брака — великий князь Иоанн. Но это обстоятельство не заслоняло сути дела. Положение Зои постепенно менялось. Она обрастала связями, влиянием. Вокруг нее формировалась собственная партия. Она превращалась в самостоятельный центр силы при великом князе. На первом этапе борьбы за выживание Зоя победила.

Благодаря этому своему преображению из заморской принцессы в мать возможного наследника великокняжеского престола в следующем году Зоя смогла возглавить патриотическое движение при дворе в пользу разрыва с Ордой.

Великий князь вел себя, как принято в роду потомков Иоанна Калиты, крайне осторожно, стараясь не спешить, не делать резких ходов, всегда оставляя себе путь к отступлению, к наведению мостов. Двор разделился на два лагеря: на сторонников умиротворения татар и сохранения прежних отношений полузависимости-полусоюза и на приверженцев решительных действий, вплоть до войны. Зоя и архиепископ Ростовский Вассиан, по талантам, грамотности, энергии резко выделявшийся из общей довольно серой церковной массы, возглавили второй лагерь.

Иоанн, по всей видимости, усматривал свои преимущества в обоих сценариях. Кроме того, ему приходилось считаться с литовской угрозой. К тому же и братья нет-нет да и вспоминали про прежние удельные времена. Конечно, Иоанн предпочел бы обойтись без войны. Он хорошо отдавал себе отчет в том, что одним неудачным сражением можно потерять все, что собирали он и его предки на протяжении многих десятилетий. Не раз Иоанн склонялся в пользу того, чтобы еще раз унизиться, смириться, договориться с Ордой. Эти колебания внятно проявлялись летом и осенью 1480 года, в дни великого стояния на Угре.

Тем не менее угрозами, посулами, скандалами Зоя и Вассиан настояли на своем. Им не удалось добиться, чтобы Иоанн принял бой. Но они не допустили договоренности с татарами. Причем, призывая мужа сбросить татарское иго, Зоя апеллировала к византийской традиции. Даже до Италии доходили легенды о том, как Зоя уговаривала Иоанна:

— Отец мой и я захотели лучше отчизны лишиться, чем дань давать. Я отказала в руке своей богатым, сильным князьям и королям ради веры. Вышла за тебя, а ты теперь хочешь меня и детей моих сделать данниками. Разве у тебя мало войска? Зачем слушаешься рабов своих и не хочешь стоять за честь свою и за веру святую?

Даже если молва и приукрашивала роль Зои в этой истории, Н. не мог не признать, что за восемь лет девушка добилась очень многого. Она стала в Москве своей.

Однако, как любил говорить Н., за все приходится платить. Чтобы стать своей, от Зои требовалось всячески демонстрировать свою приверженность православной вере, свое радение об интересах русского государства, свой новообретенный московский патриотизм. Но чем более приемлемой Зоя становилась в глазах русских, тем менее надежной она делалась для пославшего ее в Москву Святого престола.

Для Н. не составляло секрета, что Святой престол остался крайне разочарован результатами своей операции. Давая согласие на брак Зои с великим князем Московским, папа и курия наивно полагали, что Иоанн стремится сблизиться со Святым престолом. В Риме надеялись таким образом подтянуть Русь к союзу против Турции. Никто не задумывался, что, прося руки Зои, великий князь преследовал собственные цели, не имевшие ничего общего с расчетами Павла и Сикста. Отсюда — горькое разочарование.

Первое отрезвление наступило быстро, когда вернулся Бономбра. Хотя он и приукрашивал, насколько возможно, собственную роль, тем не менее ему пришлось доложить папе, что, едва ступив на русскую землю, деспина сразу стала соблюдать все православные обряды, напрочь позабыв о своем латинском воспитании и образовании. Что она отдала его, Бономбру, фактически на растерзание московскому митрополиту Филиппу и его книжнику Никите Поповичу. Что о соединении церквей, которого, если верить Делла Вольпе, в Москве только и чаяли, там никто не хотел даже слышать.