Николай Спасский - Византиец

Завершил Сикст, не отличавшийся деликатностью, тем, что повторно похвалил великого князя, особо отметив, как его поприветствовал московский посол. Затем последовали ответные подарки. Оставалось главное — собственно обручение. День папа не назначил. Сказалась стариковская осторожность, а может, просто забыл. Однако было договорено, чтобы придать торжественность предстоящему акту, что обручение совершится в базилике Князя апостолов Святого Петра.

Для Н. эта церемония обернулась изрядной нервотрепкой. По правде сказать, все это порядком походило на профанацию. На протяжении аудиенции Н. молился о том, чтобы никто из кардиналов не взял слово и не привлек внимание Его Святейшества к незначительному факту: что, строго говоря, русские никогда не принимали Флорентийскую Унию, что они продолжали упорствовать в своей ереси и что у них и в мыслях не было проситься под омофор святого отца. Однако, слава Богу, никто не нарушил молчаливого согласия.

Кардиналы понимали, что при всех оговорках и недосказанностях брак Иоанна с Зоей отвечает интересам Святого престола и Италии в целом. И что совершенно ни к чему заострять сейчас внимание на частностях догмата и ритуала, когда решается судьба большой политики. А кто-то, может быть, и не понимал всего этого, а просто видел, что брак угоден папе, и не хотел портить праздник.

Обручение назначили на 1 июня 1472 года. Через неполную неделю. Для Н. побежали непривычно волнительные дни. Причем Н. отнюдь не ощущал обычное в таких случаях предвкушение победы, замешенное на легком покалывании опасности и азарта. Н. еще ни разу в жизни не приходилось оказываться в положении, когда победа для него оказывалась равносильна поражению. И когда, отдавая свои силы, разум, волю, энергию ради достижения начертанной цели, он в то же время потаенно вздыхал о собственном проигрыше.

Если бы Н. проиграл, Зоя никуда не уехала бы. И он имел бы возможность пусть не видеть ее, по крайней мере, сознавать, что она где-то рядом.

А помимо этого, Н. чувствовал себя довольно тяжело оттого, что именно в эти дни вскрылась та глубина ненависти, которую чопорная, самодовольная, самодостаточная папская Италия испытывала ко всему чужеземному, особенно к греческому. Потому что перед Грецией у Италии так и не прошел комплекс неполноценности. Еще с римских времен.

Греки всегда, испокон веков, были для римлян учителями, тогда как те так и остались лишь копировальщиками и не очень талантливыми и даже не особенно усердными учениками. Сперва грубой военной силой Римская республика победила. Потом, уже во времена империи, своей культурой, духовностью, изощренностью Греция взяла реванш. Потом, с закладкой Константинополя и переносом туда столицы этот реванш стал полным. Потом по Италии прокатились полки Велизария, Рим превратился в одну из дальних провинций Византийской империи. Затем маятник снова медленно, напряжно качнулся в противоположную сторону.

В 1204 году с беспримерной жестокостью венецианцы четвертым крестовым походом четвертовали Византию. Но она восстала из пепла. Даже в эпоху высшего расцвета итальянской цивилизации, в XV веке, греки все равно являлись для итальянцев учителями, все равно демонстрировали им свое интеллектуальное превосходство. Итальянцы отвечали лютой затаенной ненавистью.

Именно поэтому из исторической памяти итальянского народа столь тщательно вытравлялись всякие следы византийского присутствия. По существу, кроме Равенны да Сицилии, этих следов и не сохранилось. Здесь, с горечью усмехался Н., корни мифа, будто современная Италия родилась, когда итальянцы заново открыли для себя античность, а не тогда, когда к этому подвела непрерывная линия, проходившая через Византию.

Не было бы равеннских мозаик, не было бы Каваллини и Джотто. А без Джотто немыслимы ни Мазолино, ни Мазаччо, ни Беноццо Гоццоли, ни Пьеро делла Франческа, ни Мелоццо да Форли, какими бы разными все они ни казались. Точно так же, как без затемненного, мрачноватого Святого Марка никогда не расправила бы свои гордые, стройные, исполненные солнечного света нефы Санта Мария дель Фьоре. Но это уже заметки на полях. Н. не стеснялся быть патриотом византийской культуры при всей ее порочности, развращенности, малоподвижности.