Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

Терпение Сухинова истощилось. Весна его взбаламутила. Он силы в себе чувствовал невероятные и не сомневался в успехе. Жажда действия мучила его, как головная боль. Да и не было смысла оттягивать: земля отвердела, днями припекало по-летнему жаркое солнце. Оттягивать выступление было даже опасно. Слишком много людей посвящено в тайну, и каждый из них мог распустить язык, раскрыть себя и погубить остальных. Некоторых Сухинов успел хорошо узнать, других представлял себе только по внешнему облику. Это были люди, подобранные Голиковым. Подговаривая их к бунту, тот фамилии Сухинова не называл, а туманно намекал, что объявился, мол, человек неукротимый, который их, бедных, жалеет и любит и всех скоро освободит из неволи.

Голиков сообщил, что набралось людей более десятка. Он сказал, что все это оторви-головы, скалу разнесут в пыль. «Ладно, — думал Сухинов. — Начнем с этими, а там видно будет».

Более всего он жалел о том, что Соловьев и Мозалевский не с ним в решающий час. Сумеет ли он удержать в повиновении и дисциплине каторжников, когда они дорвутся до свободы и начнут крушить направо и налево? Втроем — это было бы значительно легче.

«Ничего, — рассуждал Сухинов. — Главное, чтобы; Голиков не откачнулся, не обезумел от злобы. Вот с ним надо быть осторожным. Да еще, пожалуй, Бочаров. От его поведения тоже много зависит. Хитрец, к нему прислушиваются. Он может посеять смуту. Его надо задобрить или запугать. Но такого вряд ли запугаешь. Он сделает вид, прикинется, а после ударит в спину…»

Днем он сходил в кабак к Птицыну, заплатил прежние долги и оставил ему денег для Голикова.

— Отпускай ему вино, Костя, если попросит. Но не помногу, в меру.

— У него мера — ведро, — пошутил Птицын.

— Ладно, я на тебя надеюсь.

— Не сомневайся, Иван Иванович, — серьезно сказал бывший юнкер. — Я к тебе со всей душевностью, как к брату.

«Братишка объявился!» — мрачно усмехнулся про себя Сухинов.

К вечеру он приготовил Бочарову подарок — голубые дабовые штаны. Когда тот их увидел, расцвел, точно розовый куст, раскраснелся необычно, и что-то ребячье появилось в этом несчастном, отверженном человеке. Он пробовал ткань на зуб, мусолил и тут же взялся напяливать штаны на себя.

— Это, ежели сказать, Иван Иванович, то слов не найдешь готовых! Чего тебе надо? Приказывай — раб твой Васька отныне и довеку!

Как из-за подаренных штанов распинался — страсть. Голиков смотрел на него с презрительной гримасой.

— Ну вот, ребята, — сказал Сухинов. — Ждать мы более не можем, пора выступать!

Бочаров сиял.

— Куда прикажешь, Сухина, туда и кинемся! — заявил он. — Верно, Паша?

Голиков от него отворачивался, как от зудящего комара. Был строг лицом, внимателен.

— Кидаться не надо, Василий, — продолжал Сухинов. — Мы за святое дело встаем, не на разбой. Вот это вы должны твердо понять. За бедных встаем, за обездоленных. А поэтому — никаких шалостей и злодейств быть не может. Слушаться меня беспрекословно. Кто поперек пойдет, кто созорничает — покараю беспощадно! И ты, Голиков, мне во всем правая рука. Ты обещал, не отказываешься теперь от своих слов?

— Нет, Сухина, я с тобой! — В его глазах появился горячечный блеск. — Говори, когда?

— Двадцать четвертого вечером соберете всех у кладбища. Как только стемнеет.

Сухинов еще раз подробно изложил план выступления: сначала захват цейхгауза с оружием, потом нападение на тюрьму и освобождение колодников. Кто солдат либо начальников окажет сопротивление — убивать на месте, но без лишнего шума и крика. Если соберется команда хотя бы в пятьдесят человек, но при оружии — этого достаточно, чтобы двинуться на Нерчинский завод. Туда надо будет послать гонца с упреждением Пятину.

Голиков сказал:

— Ты все хорошо обдумал, Иван Сухина, и все правильно делаешь. Только во взоре у тебя сомнение. Это потому, что ты про нас всяко думаешь, и так и этак. Вот я тебе для спокою души скажу. С мужиком пошел — ему доверься. Довериться — он тебя из огня спасет и вынет. Станешь таиться и сомневаться — он от тебя отвернется, потому веры в тебе не почует. Понял ты меня, Сухина?

— Я тебя понял, и я тебе благодарен за эти слова!

Десять дней оставалось до срока. Как их поскорее прожить, протянуть? Последнее ожидание — это груз непомерный. Скука в сердце, и минуты текут неживые.

Он на неделе ухитрился побывать в Нерчинском заводе и повидал Пятина. Тот был смутен и возбужден. Он все подготовил, но глаза прятал. Стыдился вроде.