Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

— Я не считаю их такими уж прекрасными и благородными. Но если начистоту, то в чем-то они действительно лучше нас.

— В чем же?

— Хотя бы в том, что не пищат от страха.

— Я уже говорил тебе, Сухинов, что ссориться с тобой не намерен, как бы ты ни оскорблял. Не буду ссориться по той простой причине, что ты не в здравом рассудке.

— Так оставь меня в покое, наконец!

— И на это не надейся.

Сухинов резко отодвинул миску с недоеденной кашей, пошел и улегся на кровать, не раздеваясь. У него под горло подкатывала судорога, и он чувствовал, что может сейчас наговорить всякого вздора. Уж это вовсе ни к чему. На кровать к нему подсел Саша Мозалевский.

— Иван Иванович, не сердись на Соловьева. Он хочет тебе добра. Ты бы знал, как он за тебя болеет.

Сухинов повернулся к нему спиной. Саша продолжал бубнить:

— Придет время, и ты оценишь наши усилия. Ах, ну как ты не можешь понять, что всякое сопротивление бессмысленно! Может быть, наши товарищи в Чите предпримут попытку освободиться, тогда мы присоединимся к ним. Но что можем мы втроем?

— Пошел ты к черту, Сашка, — сказал Сухинов, не оборачиваясь. Мозалевский вернулся за стол, и они с бароном о чем-то долго шушукались вполголоса. Потянулась еще одна томительная, бесконечная ночь. Сухинов смотрел в потолок и мечтал о свободе.

Весна 1828 года нагрянула внезапно, мокрая, веселая, с протяжными, знобящими ветрами. Зерентуйский поселок расползся по швам, как прохудившееся корыто. Дорог не стало, вместо них ловушки на каждом шагу, присыпанные снежком глубокие ямы с талой водой. Роковая купель для каторжника. Переодеться ему не во что, сушиться тоже негде. Истощенному, полуголодному застудить легкие все равно что с белым светом распрощаться. По весне мор свистел над каторгой. Скорбными тенями отбывали бедолаги в лучший мир, не успев толком ни с кем попрощаться. Да и с кем прощаться?

Закапывали мертвецов без отпевания на вьюжном, унылом погосте. Кому ставили крест, а кому и забывали. По-звериному жили, по-звериному мерли. Но те, кто оставался, кто перемогал слякоть и распутицу и достигал устойчивых, теплых майских дней, преисполнялись надеждой и радостью. Солнышко начинало припекать, деревья и кусты красовались зелеными обновами, земля исторгала крепкие, чарующие ароматы пробуждения. Люди умывали в ручьях изможденные лица и поглядывали друг на друга с робким лукавством, словно путешественники, уцелевшие после кораблекрушения. Впереди долгое лето, уютное, сытное. В тайге мясо бегает, найдется чего поглодать. И на травке полежать, погреть ноющие косточки — томно и желанно. Мало кто в эту пору не мечтает о побеге, о волюшке. Хотя и пустые то мечты, а тешат, будоражат сердце.

Васька Бочаров наладился приходить к Сухинову чуть не каждый вечер. В руднике он, как и Голиков, не слишком надрывался, был на особом положении, к ночи не валился с ног, как иные, от изнеможения, да и харчился посытнее, потому и был охоч до разговоров. Его очень расстроило, что у Голикова новые сапоги. Он это переживал как личную утрату.

— Ты, добрый барин, чересчур доверчив и потому могешь ошибку произвесть. Ты глянь, в каких я штанах хожу. И тут дырка, и там сквозит! Ты Голикову потрафил, а чем он тебя отблагодарил? Он тебе свинцу добыл пульки лить? Ты мне штаны купи, я тебе цельный оружейный завод представлю.

Бочаров не считал Сухинова блаженным, как поначалу, и не надеялся легко выудить у него денежки. Но уж новые штаны он себе твердо предполагал. Мелким бесом стелился. Чего он только не сулил! Послушать, так ему вся Сибирь была подвластна. Он вроде как бы ее тайный губернатор. Сухинов доверял Бочарову с оглядкой.

— Ты Пятина знаешь с Нерчинскою завода?

— Я всех там знаю, — не моргнув, ответил Бочаров.

— Надо к нему сходить, справиться, все ли у них готово. Сможешь?

— Это путь неблизкий. А ежели я в таких штанах ноги обморожу? Да и несолидно мне, как вашему то есть гонцу, в рванье заявляться.

Сухинов пообещал ему купить самые лучшие, какие удастся, голубые шаровары.

Тринадцатого мая, уже по сухому времени, Бочаров пришел на Нерчинский завод. Пятина он действительно знал. И еще были у него тут знакомцы — Ерка Шугай и Христя Мельник, двое отпетых, которых Голиков прошлым летом поколотил. Они оба поклялись, что порешат Голикова при первом удобном случае. Бочаров сперва их разыскал. Мельник и Шугай глядели волками, знали, что Голиков и Стручок — одна сатана. Бочаров рисковал, когда шел к ним. Но он надеялся из этого извлечь выгоду. Он полагался на свое красноречие.