Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

В ноябре 1825 года неповоротливая машина русского самодержавного управления со скрежетом замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. На 48-м году жизни покинул земные пределы император Александр I. Он умер своей смертью в Таганроге, именно там, где планировал его убийство член тайного общества полковник Артамон Муравьев. Тот самый Артамон Муравьев, деятельный и темпераментный заговорщик, от поведения которого в момент восстания Черниговского полка так много зависело и который ровным счетом ничего не предпринял. Трудно решить, что на него повлияло. То ли роковое стечение обстоятельств (арест Пестеля, крах в Петербурге) смутило его ум, то ли слишком сильное впечатление на него произвели успехи по службе (он был не так давно назначен командиром Ахтырского гусарского полка), то ли (и скорее всего) реальность никак не совпадала с его идеальными о ней представлениями, но факт остается фактом: в решающие дни рыцарь тайного общества, заслуженный офицер вел себя не слишком понятно. Он прятался в задних комнатах своего дома от приехавшего к нему за подмогой Андреевича, а когда тот его все же обнаружил, то чуть ли не взмолился: «…поезжайте, ради бога, от меня, я своего полка не поведу, делайте что хотите, меня же оставьте, у меня семейство!» В заключение он выдал Андреевичу четыреста рублей для покупки лошади у ротмистра Малявина, хотя лошадь стоила восемьсот, и он об этом прекрасно знал. Правда, он хитростью задержал на несколько часов подполковника Гебеля, преследующего Сергея Муравьева. Впрочем, запоздалое отступничество не спасло Артамона Муравьева от длинной, карающей руки Николая.

Однако, оценивая действия Муравьева, мы не должны забывать, что нам ведома лишь внешняя канва событий, а это подчас самая обманчивая штука. Какие страсти в нем бушевали, чем он был обманут, что за новые цели себе ставил — того мы не знаем и, наверное, не узнаем никогда.

27 ноября фельдъегерь доставил известие о смерти императора в Петербург, и в тот же день гвардия начала присягать наследнику Константину. Однако наследник в столице не появлялся, жил в Варшаве, и вскоре поползли тревожные слухи о его отречении и о том, что царем будет его младший брат Николай. Началось полное смутных качаний двухнедельное междуцарствие. Николай, еще не вступив на престол, чувствовал себя оскорбленным. Константина он втайне считал совершенно неспособным управлять государством, а вынужден был в переписке называть его вождем и наставником. Вдобавок — панический ужас перед возможными волнениями. Вдобавок — перешептывания и, как ему порой представлялось, угрожающие взгляды некоторых придворных, Николай заметался. Его мучила бессонница. Тень Павла витала, над дворцом. Он не знал, что предпринять. Умеющий прекрасно владеть собой и всегда предпочитавший удары исподтишка прямому столкновению, Николай бросался из крайности в крайность. То он, потупив очи, говорил о своих малых способностях, о том, что ему не по силам столь высокая миссия; то вызывал графа Милорадовича, которому подчинялась гвардия, и заводил с ним нервический разговор об отречении Константина как о свершившемся событии. Милорадович, герой войны с Наполеоном, решительно заявил ему, что присяга в обход законного наследника невозможна.

Наконец был назначен день присяги — 14 декабря, день славы одних и позора других, день, озаривший всю последующую российскую историю кровавым и солнечным светом.

Осенью полк разместился на зимних квартирах в городе Василькове и его окрестностях, и вскоре был окончательно решен вопрос о переводе поручика Сухинова в Александрийский гусарский полк. Пора было собираться. Но он всячески тянул время, медлил. Сила, которая была выше его собственных сил и желаний, приковала его к месту. Тяжелые предчувствия терзали его душу. Он жаловался Соловьеву, что по ночам его мучает всякая чертовщина. Однажды приснился подполковник Гебель в сарафане.

— Это уж точно не к добру, — смеялся барон.

— Да и куда я поеду? В чем поеду?! — запальчиво спрашивал Сухинов у первого встречного. — У меня денег нет даже на покупку обмундирования.

Деньги ему охотно ссудил Муравьев-Апостол. Сухинов заказал новую форму. Но как-то неохотно, невесело. Брался писать письмо брату Степану… и откладывал. Все валилось из рук. На дежурства его перестали назначать, и он слонялся без дела, заговаривал с солдатами, которые провожали его удивленными, но дружелюбными взглядами. Ходил как во хмелю, осунувшийся, взвинченный.