Валерий Золотухин - Болезнь… (Дневники)

Выступление на открытой площадке в Перевозе – празднование окончания осеннее-полевых работ, скачки и пять часов еды… пельмени, шашлыки.

В комнате спортландии поспал часа полтора на сырых простынях. Поезд пришел в Москву на час раньше того срока, который мне назвали устроители. На верхней полке с снотворным, обвязанный шалью. Спина прошла, дома сделал зарядку, снова заболела.

Отвезли и собрали с Володей кроватку внучке. Познакомился со сватьей Клавдией Кузьминичной. Обе Кузьминичны. И бабка, и прабабка. Заработал два миллиона.

Звонил в Междуреченск, звонил Кузьмичу в Б. Исток. Какие-то движения по строительству есть. Что-то там Кузьмич сдвинул с места, и деньги какие-то из Белокурихи будут поступать. На отца Бориса перестал он надеяться, звонил и разговаривал с банкиром Песоцким. Ну, дай-то Бог.

С Сережей начались сложности – и в школе, и вообще. Мать плачет, не знает, что делать. Учительница обещала сама ужесточить режим, репрессии.

Роскошествовал, поопасился, заводчица, мнят.

10 октября 1994

Понедельник. Молитва, зарядка.

Спал с уколом. Холодно. Из-под бумаг моего «письменного стола» достал второе одеяло, и хорошо. Из-за спины, из-за этой болячки, кстати, правда, масло Тихона-святителя помогает, настроение кислое, вялотекущее, но я его сломаю и склею в хорошее. Мне бы только добраться до театра, а там «Борис» расплатится во всем. Но когда холодно – очень неуютно и на душе. На Рижском Ветвистый, и что-то там тяжкое, смутное, нехорошее.

Нет, Господи! Не желаю я Филатову зла или физической… по типу Эфроса. Господи! Пошли ему исцеления.

Почему-то я всё время думаю об этой фамилии, личности и наших отношениях. В поездке с Галей и Крачковской в Перевоз разговоры об нем не умолкали. Крачковская говорит: «У него поехала крыша. Злой… и т. д. Для меня такие люди не существуют и пр.». Да еще развлек я их и переписку нашу прочитал. Когда я прочитал место, где он задевает сына, обе дамы ахнули… и т. д. Всё у Дениса напоминает о нем, хотя и моя фотография с маленьким всё же висит. Сейчас там погром. Шацкая разобрала стенку и в свою двухкомнатную… на полу книги, кассеты, всё в кучах. «Он плохой (в смысле здоровья), – говорит Кузьминична, – не поднимался сюда». Нет, я не хочу ему зла и помирился бы… но он первый запустил в меня этим гнусным письмом… и кланяться ему я не намерен. Если бы он был здоров, было бы лучше для всех.

Читаю «Историю одного города», а буду ли участвовать – не знаю. Хорошо бы послушать хоть в читке – что Овчаров сочинил из всего этого.

Какой-то кавардак в душе и мыслях: то хватаюсь за карандаш и пишу «21», то подтягиваюсь на турнике, всё время прислушиваюсь к своей спине, пробую голос, смотрю в окно и т. п. Надо перестать суетиться и просто дочитать «Историю».

Душа не на месте, надо поехать в театр, но прежде заглянуть в 12 отделение.

Скоро 20 часов, я сижу на Академической – мне везти Тамару в больницу, темно и на душе нехорошо. Подсуропил мне Фарада замену для себя в «Живом» – мальчишка совсем никудышный, но надо выходить из положения и чего-то ему предложить, хоть просто говорить органично. Что же это такое? Как нехорошо-то всё везде и кругом. В больнице холодно стало, дом просто выдавливает меня из себя, и всё. Читай «Историю».

В чем спасение? В Боге, в Иисусе Христе. Кому можно довериться, кому пожалиться, с кем вставать и ложиться – с Богом. И пусть говорят обо мне всё, что хотят – на всё ответ: простите меня грешного, люди добрые, простите и за «Белого попугая» – юмор должен быть умным – пишет одна из Новосибирска. И я согласен, да, юмор должен… стоп?! Кому это юмор должен? Да никому ничего ни юмор, ни юморист… Простите, всё равно.

И вот мы с Сережей вдвоем. И вот наша мать будет ночевать в обители Соловьевской.

11 октября 1.994

Вторник. Молитва, зарядка.

Ночевал на Академической. Поменялись дежурством. Опять здесь, дома. 15 минут до массажа. После побегу в церковь. Настроение переломилось немножко. Пописал, перепописал то, что дали. Нет, и свои слова есть. Пойти уколоться глюконатиком, ширнуться? А чего бояться?! Или уж завтра, а здесь, сегодня обойдемся таблеткой, вены жалко. А потом – «Павел I» – «Живой» поневоле кричи: караул, спасайте связки народного.

Танюшка мне цветочки поставила новые, а я во вчерашнем своем убитом состоянии и не записал.

Мощи Тихона-святителя перенесли в Малый собор, зимняя его обитель. Служка-бабуся, которая по знакомству мне и молебен, и панихиду заказывает, рассказала: «Когда переносили мощи, над монастырем у нас вот такая радуга, представляете? Обычно радуга вот такая бывает, а у нас вот такая была – круг. И над местом, где храм Христа Спасителя был – тоже такой же, говорят, был круг-радуга, представляете, Валера?! Вы приходите к нам почаще».