Светлана Макаренко - Вдыхая аромат воспоминанья. Варвара Иловайская-Цветаева [СИ]

Голос Лёры, играющей рядом с нотной тетрадью и куклой, отвлек ее, и тут же она подумала с легкою улыбкою, что это похоже на странную готскую легенду о том, как в счастливый миг эльфу таки удалось спеть ей свою чудную песню, ведь в своем легком, спокойном девятилетии замужества она забыла прошлое… Как сон. Из всего мучительного, томящего, захватывающего дыхание, изо всех своих неаполитанских слез и безумно-бессонных ночей тоски безысходной, ей помнилась теперь только чаша блещущего синевою моря, искусно выложенная галькою по краю, и будто бы опрокинутая с ладоней Бога…

— Мамочка, — теребила ее за рукав Лёра, — А какая нотка идет после «фа»? Соль?

— Да, деточка, «соль», — она улыбаясь, взяла тонкими длинными пальцами подбородок девочки, чуть притянула вверх, к себе. Милое лицо, тонкие черты, шмелиный разлет бровей, ясные глаза, четко вылепленный, как с древней камеи, профиль, яркая линия губ… О, пожалуй, Лёрочка, в юности станет красавицею, будет кружить головы, безотчетно, неосознанно, как она сама… Только вот найдет ли Лера в этом кружении счастье самоличное, свое? Кто знает? Кто ведает? Кожа у дочери смугла, что странно, будто она немного итальяночка. А вот ежели еще и потемнеет Лёра лицом с возрастом, то вовсе станет похожа на древние строгие лики иконные, что висели, мерцая в золоте лампад, в полутемной моленной Мамаки. Запах елея все, бывало, там мешался с черемуховым, майским холодным дурманом, наполняя до верху потолочного свежестью маленькую комнатку… О, она опять отвлеклась!

Что то отвлечения эти слишком уж частыми стали, и сердце будто замирает на полуударе, едва слышно. Как будто понижает голос, теряет ноту. Так же вот, едва слышно, вступает в силу кода в увертюре «Арабки» [18] Малоизвестная опера Верди на либретто популярного французского драматурга Эжена Скриба. Верди. Почти никому неизвестная опера, ей намедни удалось отыскать в своем полном парижском издании нот клавир, и вот, все пела теперь вполголоса, вполсилы, третий день, арию, похожую легкостью нотных знаков черт, бекаров, тире — вздохов на длинную канцонету. Верди странно изменил своему стилю: немного гротеска, немного буффонады, веселости, что похоже более всего на «Похищение из сераля» [19] «Похищение из сераля» — популярная опера В. А. Моцарта, одно из первых его творений, ныне почти забытое. Отличается особой виртуозностью и сложностью партитуры. австрийского шаловливого, слепящего и ослепительного гения Моца́рта [20] Cтаринное произношение фамилии, литературная норма XVIII–XIX веков. , а не на обычное вердиевское трагическое полнозвучие жизненной драмы, игры Судьбы. Но вот в чем же они так странно схожи — Моца́рт и Верди? В гармонии нот? В музыкальном вздохе? Таком полном, жарком, жгучем, словно солнце италийское вплывает вдруг в тебя все полностью, заполняя доверху…

Забывшись, Варенька осторожно взяла несколько верхних нот из найденного клавира, по памяти. Тихо звякнула люстра на лепном потолке гостиной, что то эхом отозвалось в другой комнате, словно кто-то незримый, неведомый, приглашал ее петь дуэтом…

— Мамочка! — любопытный носик Лёры был вздернут, щеки горели румянцем. — Как красиво! Но ты спой лучше песенку Паппагено [21] Песенка «Паппагено» — одноименная известнейшая ария из оперы В. А. Моцарта «Волшебная флейта». Была популярна во все времена в концертном исполнении. , а мы с Лили-куколкой — послушаем.

— Это высоко больно, — отмахнулась было Варенька, но руки ее уже легли на подлокотники кресла, поднимая слегка погрузневшее тело по направлению к черно-позолоченному лаку беккаровского рояля. — Непоседа ты, Лёрочка. Все тебе, как птичке, бы щебетать, да петь. — Помогай мне тогда уж! — Она заскользила пальцами по клавишам, извлекая нежные звуки, будто рассыпала по паркету блестящие гладкие, разноцветные монпансье, и они раскатились всюду, во все уголки круглой залы, словно сказочные горошинки, и тут же заполнился дом переливчатыми трелями, солнечными звуками, нежно терзающими зеркальные блики на подоконниках, подвески на четырехъярусной люстре из горного хрусталя, прозрачную кисею гардин и секретные стенки лаковой музыкальной шкатулки, стоявшей на круглой консоли у окна.

— Ох ты, слышь-ка, как поет барыня, словно соловушка в клетке трепещется! — сочно молвил снизу дворник, усердно выметая черное крыльцо. — Как бы дитю своему не навредила, слышь-ка! — Последние слова свои дворник ронял, ни к кому особо не обращаясь, но вездесущая кухарка, заслышав его негромкий причет, вскинулась тотчас, всклокоченною курицею, отчаянно кудахча на весь задний двор: