Илья Клаз - Белая Русь [Роман]

Царь нахмурился:

— И сие не забудь. В договоре была статья об истреблении пакостных книг. Ан все осталось прежним. Печатают гадости про государей наших, про бояр и про всяких чинов людей злые бесчестия, и укоризны, и хулы.

Дьяк согласно кивнул.

— По твоему велению, государь, в литовскую сторону были посланы лазутчики…

— А вестей нет, — перебил царь. — Их, бездельников, сечь надо и очей не спускать с них. И мне служат, и панам заодно. Знаю!.. — царь кулаком постучал по колену.

— Приходят вести.

— О чем доносят? — Царь с недоверием посмотрел на дьяка. — Добрые ли вести?

— Добрые, государь, — подтвердил Алмаз. — Белорусцы ждут твоего прихода… — думный дьяк запнулся.

— Не договариваешь? — царь стрельнул глазом.

— Ждут, государь, и пишут челобитные, чтоб дозволил переселяться в твои земли. Заодно побаиваются, что ратники будут брать в полон жен и детей, грабить маемость и жечь хаты.

— Плохо, что боятся, Алмаз.

— Плохо, — согласился дьяк.

— Немедля отпиши воеводам, чтоб белорусцам никакого дурна не делали.

— Отпишу, государь.

Затем царь слушал депеши, которые долго и нудно читал дьяк. Не выдержав, зевнул.

— Гундосишь ты, Алмаз. В сон клонит… Стар становишься.

Думный дьяк смутился:

— Прости, государь…

— Ладно, иди… Воеводам сегодня же пошли грамоты.

Алмаз Иванов уехал в Посольский приказ. Едва вошел, кликнул писаря и, усадив за стол, стал диктовать:

— «…а ратным людям приказали б есте накрепко, чтоб они белорусцов крестьянские веры, которые против нас не будут, и их жон и детей не побивали и в полон не имели, и никакова дурна над ними не делали, и животов их не грабили. И которые белорусцы придут к нам в полки, и вы о тех белорусцев нашим государевым жалованьем обнадежили и велели им приводить к вере, что им быть под нашею… рукою на веки неотступно, и нам служить, над польскими и над литовскими людьми промышляли, с нашими ратными людьми сопча за один. И некоторые белорусцы похотят быть и нам служить вместе с нашими ратными людьми, и вы б тем людям велели быть на нашей службе… А будет белорусцы с нашими ратными людьми вместе быть…»

Писарь непрерывно позевывал. Это не нравилось думному дьяку, и он склонился над столом, пробегая глазами лист.

— Что пишешь?!. — загремел Алмаз Иванов. Схватив писаря за бороду, дернул. Писарь сморщился от боли. — Что пишешь, мерзкая душа твоя?!.

— Прости, великодушный, — простонал писарь, — проглотил слово.

— Слушай и не пропускай!.. «…а будет белорусцы с нашими ратными людьми вместе быть не похотят… а похотят быть свободно, и вы б им… начального человека доброго поволили, и тому начальному человеку з белорусцы велели б есте с собою в походе, приказали б есте беречь и смотреть накрепко, чтобы от них нашим ратным людям какие хитрости не учинилось…»

Писарь писал усерднее, выписывал каждую буковку, и, чтобы не пропускал слов, думный дьяк перечитывал написанное, следил за пером. Наконец писарь вздохнул облегченно, выпил целую кружку студеной воды и сел размножать писаное для воевод. Алмаз Иванов не доверял подьячим и был в Приказе до того часу, пока грамоты не были скреплены печатями. Потом распорядился:

— Вызывайте чаушей и немедля отсылайте воеводам!

День близился к концу. Думный дьяк почувствовал усталость. Пора было и обедать. Он накинул шубу и вышел на крыльцо Посольского приказа. Стоял и смотрел на мартовское голубое небо. Скоро прилетят грачи. Подумал о том, что нынешняя зима показалась долгой и трудной. Вся в хлопотах и тревогах. Но, слава богу, все идет чередом.

По улице к Посольскому приказу мчались на конях три всадника. Алмаз Иванов приложил ладонь к глазам: кто может торопиться к концу дня? В первом узнал вяземского воеводу Ивашку Хованского. Тот придержал усталого коня возле самого крыльца. Соскочив с лошади, снял мохнатую шапку. Голова была в испарине.

— С чем прискакал? — чуя недоброе, спросил Алмаз Иванов, пристально вглядываясь в потное лицо воеводы.

— По спешному государеву делу, дьяк.

— Говори!

— Третьего дня под Смоленском объявилось войско гетмана Януша Радзивилла с артиллериею…

Думный дьяк прикусил губу. Подумав малость, крикнул слугам:

— Возок! Да побыстрее!.. Поеду к государю!..

Уснуть пан Поклонский не мог — мучили мысли. Так и провалялся в пуховиках до петухов. Только под утро, обессиленный и измученный, задремал на час.

Поднявшись, вышел в залик, постоял у окна. Утро было тихое. Уже взошло солнце и небо светилось розово-сиреневой дымкой. Над Днепром плыли туманы. Из-за них не было видно ни реки, ни лугов, что раскинулись на левом берегу. Со стороны реки тянуло влажным и колким холодком. Эта прохлада освежала после душной ночи.