Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 2

— Без сомнения, среди них есть последователи Христа.

— Ты всегда думаешь об отдельно взятых людях, вместо того, чтобы думать о родине. Ты забываешь, что мы — сыны Испании и относимся к кастильской знати. Разумеется, мы радуемся, когда здесь и там человек познаёт истину, но наша Испания! Эта прекраснейшая в мире страна! Страна победителей, её руки распростёрты до краёв земли! Одна рука придавила неверных в африканской крепости, другая доставляет ей золото и алмазы с далёкого Запада! Страна, которая ведёт свои народы путями открытий, её корабли владеют морем, армии — сушей. Разве она не найдёт дороги к прекрасному Божьему граду, разве не обеспечит себе прекрасного будущего в котором все от низшего до высшего признают истину, и истина сделает всех свободными! Карлос, мой брат, я не смею в этом усомниться! — в такой красноречивой и энергичной манере (если не сказать — высокопарной) Хуан высказывался очень редко. Но он страстно любил свою родину, и для её восхваления или её оправдания у него всегда находилось достойное слово. На эту его восторженную тираду Карлос ответил очень кратко:

— Господь в своё время усмотрит.

Хуан внимательно посмотрел на брата.

— Я думал, у тебя есть вера, Карлос! — сказал он.

— Вера?

— Да, такая, как у меня! Вера в свободу и истину! — он с нажимом произнёс эти слова «свобода и истина», вероятно полагая, что как скоро эти слова облетят мир, то им и завладеют.

— У меня есть вера в Христа, — негромко ответил Карлос.

В этих немногих словах каждый из братьев неосознанно обнаружил глубины своей души, и позволил другому заглянуть вовнутрь своего «я».

Быстро и бесшумно пролетали счастливые недели. Они приносили работу мыслям и сердцу, приносили разнообразные тихие радости. Для Хуана величайшим счастьем было постоянное общение с донной Беатрис, он старался сеять в её сердце семена учения, которое с каждым днём становилось для него всё дороже. Казалось, она была прилежной, подающей надежды ученицей, хотя при существующих обстоятельствах Хуан едва ли мог быть объективным судьёй.

Карлоса меньше занимали её успехи, он советовал брату быть сдержанней и осторожней в открываемых тайнах, которые она по своему недомыслию легко могла выдать тётушке и кузинам. Хуан же расценивал это как проявление присущей брату боязливости, хотя он настолько снисходил к его просьбам, что внушал донне Беатрис необходимость держать в тайне содержание их бесед на религиозные темы и оберегал её чувствительное сердце от таких выражений, как «ересь» и «лютеранство».

Но не подлежало сомнению, что сам Хуан благодаря наставничеству брата, Лосады и фра Кассиодоро значительно продвинулся вперёд. Скоро он стал сопровождать Карлоса в собрания протестантов, которые с восторгом относились к пополнению своих рядов. Открытая приветливость Хуана, его прямодушие, притягивали всех, хотя к нему и не относились с такой любовью, как к Карлосу относились те немногие, кто его хорошо знал — Лосада, дон Хуан Понсе де Леон и молодой монах фра Фернандо.

Отчасти из-за влияния друзей, отчасти из-за полученного в Алькале блестящего образования Карлос получил кафедру в богословском колледже, пробст которого, Фернандо де Сан-Хуан был убеждённым лютеранином. Место это было престижное, вполне достойное его социального положения и полезное уже тем, что дядюшка его убеждался, что молодой родственник занят делом, и не теряет своё время бесцельно. Но у Карлоса было много и других дел. Многие из искренних, но боязливых верующих, обеспокоенные отношением новой веры к старой, обращались к нему за советом, считая, что именно он способен его дать. Именно эта задача подходила дарованиям и характеру Карлоса. Выражать сочувствие, помогать в сомнениях — такое под силу только тому, кто сам их имел. Если кто-то имеет талант сказать обременённому доброе слово, то обязательно будут и те, кто жаждет его услышать.

Но был один момент, в котором мнения братьев расходились. Хуан видел будущее в розовом свете, таким, каким рисовала его неуёмная фантазия. Он считал, что испанцы уже готовы принять истину, и он с надеждой видел впереди обновлённое христианство, и его любимая Родина была в этом обновлении примером.

Многие из общины Лосады разделяли эти прекрасные, светлые, но столь обманчивые надежды, разделяли восторги, из которых они исходили и которыми питались. Но были и другие, которые не без содрогания радовались вестям о распространении лютеранства, которые приветствовали каждого нового единоверца с болью в душе, как украшенную для алтаря жертву. Они не могли не помнить о существовании святейшей инквизиции. Из очевидных многозначащих признаков они делали вывод — чудовище в логове начинает просыпаться. Если нет, то почему же из Рима поступили новые строгие положения о ереси? И прежде всего, почему епископ из Тарасоны Гонсалес де Мунебрега, известный как жестокий и неумолимый преследователь евреев и мавров, был назначен кардиналом инквизиции в Севилье?