Михаил Булкаты - Живой обелиск

Письмо Скворцова выпало у меня из рук. Я ничего не слышал и не видел, кроме всхлипываний Иласа и слез дедушки Кудзи, текущих по его белой бороде.

Кудзи незачем было читать письмо сержанта. Фандыр рассказал ему о Бечыре.

— Идем! — сказал Кудзи, подняв письмо.

Мы пошли к гыцци. Кудзи нес и письмо и фандыр.

Гыцци перевязала рану фандыра черной повязкой и повесила его рядом с фотографией Бечыра.

…Война кончилась давно. Только не для нас с Иласом. По вечерам мы ждем Бечыра в конце аула. Фандыр тоже молча ждет своего хозяина.

Как-то к нам зашел дедушка Кудзи, сел, покряхтывая, на треножник и спросил гыцци:

— Невестка, не найдется ли у тебя рога араки?

Гыцци, встрепенувшись, кинулась к шкафу.

— Как же, ма хадзар! [5] Обращение, обозначающее: быть таким же дорогим, как дом вместе с семьей. Как не найдется?!

Дедушка Кудзи пожелал долголетия семье. Не забыл и почтенных родителей и, упоминая об усопших, посмотрел в угол.

— Пусть живут в царствии небесном молодые, ушедшие от нас безвременно. — Он запнулся и после долгой паузы, протянув руку к фотографии, закончил тост: — За здоровье Бечыра!

Гыцци плакала и вытирала слезы краем черного платка.

— Горе мне! Какое же здоровье может быть у мертвых?

— Не права ты, невестка! — Кудзи встал и, постукивая посохом, направился в угол. Застыл перед фотографией и что-то долго шептал, точно молясь.

Потом снял с гвоздя фандыр и вернулся к своему треножнику.

— Ты не права, невестка. Ты не права, мать невернувшегося сына!

Ногтем большого скрюченного пальца Кудзи задел нижнюю струну. Раненый фандыр задребезжал, как треснувший колокол.

— Оставь его! — умоляла гыцци. — Когда это было, чтобы воскрешались мертвые.

— Нет, невестка, нет! Не склоняй голову перед смертью, а не то растопчет она тебя. — Говоря это, Кудзи размял кусок воска, залепил им дырочку от пули. Его пальцы легко пробежались по струнам. И я услышал звонкий голос старого инструмента.

Бечыр, маленький мой сынишка, стоял перед дедушкой Кудзи. Старик посмотрел на него и улыбнулся:

— Вот новый хозяин фандыра!

Он вручил оживший инструмент Бечыру и ушел, стуча своим неразлучным посохом.

А тяжесть семи черных бумаг мы с Иласом храним и по сей день, потому что нет Бечыра, и без него мы не можем разнести их по адресам.

Перевод Б. Авсарагова и В. Цыбина.

Город еще спал, на улицах не слышно было обычной суеты. Тишину выскребывал бородатый дворник, подметавший связкой сухого хвороста засоренный за день асфальт. Река упруго билась в тесноте бетонного, уже успевшего осклизнуть русла.

Бывают такие мгновения, когда душа природы как бы замирает. Обрывается птичий гомон, не шелестят листья, и кажется, весь мир облекается в тишину. Потом мало-помалу край нежного утреннего неба загорается плавким красным огнем, а из-за зубчатого горизонта всплывает раскаленный диск солнца. И вот с первыми лучами взрывается мгновение, принесшее эту медлительную тишину, и ты в который раз изумленно догадываешься: природа замерла в ожидании восхода солнца.

Нет ничего лучше ожидания наплыва утреннего безмолвия. Я привык растворяться в его вязкой неподвижности, устанавливаемой восходом, привык купаться в холодной рассветной воде Куры. В такие минуты меня осеняет чувство бескорыстного детского умиления, и мне ничего не хочется знать в мире, кроме этого прекрасного мига.

Вот и сейчас я стою в укромном месте с плоскими, как пятачки, камушками в карманах и жду момента, когда золотистые лучи замельтешат, закачаются на вздувающихся волнах и станут прогибаться, натягиваясь тетивой. Тогда я достану из кармана плоский камушек, вложу его в дугу указательного пальца и прицелюсь туда, где, как золотая нить, повис солнечный луч. Пятачок проскачет лягушонком по качающейся глади воды, и на его мокрой стороне заблестит всеми цветами радуги золотая пыльца утреннего солнца.

Меня радует прыгающий камушек и еще то, что никто не видит моей шалости. Но радость продолжается недолго.

Мое радужное настроение прерывает резкий скрип тормозов. Хлопает дверь автомашины. Я чувствую приближение шагов, но не оглядываюсь… Кура срывается вниз, и мне кажется, будто я лечу навстречу течению и надеюсь, что раздающиеся за спиной шаги стихнут и не смогут нарушить моего одиночества.